Мне ближе Гоголь, который ни у кого не заимствован, в изображении которого первенствует печальный комизм его фигуры. Этот Гоголь может уйти в себя, как уходит он в глубину материала, из которого изваян, покрыться налетевшим туманом, стирающим ломаные линии и углы. Но и в тумане я слышу звук струны, которым заканчиваются "Записки сумасшедшего". Это звенит струна сердца Гоголя.

Он не титулярный советник, вообразивший себя испанским королем, не гений тьмы, как называл его В.Розанов. Это Гоголь, смех которого, по его собственному выражению, "светел".

За трепетную опеку над ним, за отданную ему художником нежность я не нахожу в себе ничего, кроме благодарной радости и пожелания роста таланту из Екатеринбурга.

Игорь Золотусский, лауреат Солженицынской премии

Александр КАН. Пока не начался Jazz. — СПб.: Амфора, 2008. — 279 с.

Долгое время джаз для меня определялся через набор отрицательных клише: "музыка толстых" или "мёртвая музыка", и само собой "Сегодня он играет джаз, а завтра — Родину продаст".

При внимательном рассмотрении оказалось, что "толстых" среди джазменов меньше, чем в роке или симфонической музыке; мертвечина не играет ведущей роли, найти интересное и яркое не сложно. И продавать родину мало кто собирался. Более того, немало людей, олицетворяющих джазовую культуру, в девяностые и последующие годы занимала и занимает позиции, именуемые в политкорректном пространстве не иначе как красно-коричневые.

Новоджазовое движение семидесятых и восьмидесятых — интереснейшая страница культурной жизни СССР. Новый джаз, фри-джаз, или авангардный джаз отпочковался от классического джаза в середине прошлого века в США. "Отличается гораздо большей свободой выразительных средств, даже неким радикализмом". На русской почве свободный джаз получил большое признание, нашёл твёрдую почву.

Александр Кан — один из ведущих экспертов в области нового джаза, критик, продюсер, в восьмидесятые организатор основных событий в области новой музыки в Ленинграде.

"Пока не начался Jazz" — фактически факультативный источник информации по (культурной) жизни советского социума эпохи "застоя". Это не энциклопедия, а документальный роман-воспоминание, "субъективный взгляд в собственную память". Своеобразный "канский фестиваль" людей и историй, связанных с новоджазовым движением и его окрестностями.

"Сцена наша была пёстрой, разношёрстной и неровной: по уровню музыки, по степени образованности и подготовленности музыкантов, по их музыкальной генеалогии — джаз, рок, академический авангард, — по характеру исполняемой музыки.

Одни, как Вапиров, стремились создавать, по ироничному определению, близкой нам литературной среды, "нетленку" — крупные, внушающие уважение произведения с серьёзными классическими аллюзиями.

Другие, как Макаров, были не менее серьёзны в поиске идейного, не столько эстетического, сколько этического абсолюта свободной, неподвластной никакому диктату импровизации. Ещё другие, как Чекасин, в музыке находили выход для глубинных психологических надломов и страстей, и выход этот принимал иногда завораживающие, а иногда и пугающие формы. Гайворонский пытался воссоединить разорванную ткань единой божественной музыки, для которой нет эстетических и географических границ. А Курёхин и вовсе нащупывал ставший впоследствии его фирменной маркой и выходящий далеко за пределы музыки художественный принцип — тектонического столкновения гигантских культурных пластов.

Но при всей своей различности они формировали сцену, каким-то чудом сохранявшую эстетическое единство. Общим был отказ от стандартизированной, зажатой догмами музыки. Общим был постоянный поиск и риск. Риск несёт в себе опасность поражения: разумеется, далеко не всё сделанное тогда было победой. Но в поиске этом была остро пульсирующая жизнь".

Традиционный джаз вполне легально, но отсюда довольно локально и предсказуемо существовал на советской сцене. Вокруг нового джаза разворачивались коллизии духовного и творческого поиска. Это был жанр, в котором не столько “играли”, сколько самовыражались, посему собратьями зачастую считались не коллеги-музыканты, а нонконформисты из литературы, художественной практики. Шла активная работа с новыми формами, преодолевались барьеры между видами и формами искусства.

Не стоит впадать в околоперестроечную пошлость — "новый джаз как синоним глотка свободы". Интереснее иной момент — новоджазовая сцена в лице представленных персонажей выступает как зона проявления нового. Это пространство, в котором проходит, формулируется значительная часть культурных открытий своего времени. Факт, влияние упоминаемых в книге персонажей и по сей день ощутимо во множестве областей культурного поля, начиная с рок-н-ролла и заканчивая экспериментальным театром.

Новоджазовое движение — яркое свидетельство структурной сложности и мощной гуманитарной энергии позднесоветского социума. "Отсутствие информации с лихвой компенсировалось огромным желанием её найти и получить. Чуть позднее, когда встречи с заезжими иностранными гражданами стали из эпизодических регулярными, мы привычно наслаждались тем изумлением, с которым даже коллеги-специалисты — журналисты и музыканты — взирают на нашу незаурядную осведомлённость в новейших музыкальных течениях. Пытаясь объяснить причины нашей информированности, я изобрёл термин forced luxury. "Вынужденная роскошь" — роскошь искусства и роскошь общения, в полной мере доступные нам в отсутствие любой другой".

"Со времени описываемых в этой книге событий прошло четверть века. Многих её героев уже нет в живых, у многих жизнь с тех пор кардинально изменилась. Было бы по меньшей мере наивно говорить, что я скучаю по этим годам, годам "железного занавеса". И всё же я скучаю.

Скучаю по духу революции, по радикализму юности, по всему тому, что мы ощущали в бурные 80-е. В нашем, на первый взгляд, маленьком мирке мы чувствовали невероятное братство и пребывали в иллюзии, что братство это распространится через границы и время. Деньги не существовали, не имели ценности и не принимались в расчет. Единственное, что имело смысл — музыка. Поистине, золотые годы…"

То зной, то ливни преподносит лето. То грянет буря, то повиснет смог. Но говорит народная примета, что это — к переменам. Дай-то Бог. А есть примета вроде и такая: когда мощей искатели опять откуда-то останки извлекают — то вскоре, мол, дефолта надо ждать…

Кто верит, кто не верит — их забота. Однако, право, не заметить грех того, как непрерывно нас во что-то настырно вовлекают сразу всех. Футбольная затихла истерия. Похоже, что прикажет долго жить телеинтрига с "Именем России"… Что дальше нам изволят предложить?

Какой ещё забавой виртуальной заполнят обывателям досуг, чтоб нам не думать о житье реальном, о росте цен, о бедности вокруг, о болтовне властей прекраснодушной, о наглых и циничных богачах… Да вот идея! Нужно Катю с Ксюшей поссорить — чтобы зритель не зачах!

И сей же миг — в эфире и в газетах — как некая, взаправду, новость-блиц, пошла гулять с подачи интернета бодяга о грызне медийных львиц. На кой, простите, хрен скандал их нужен всем, кто среди своих забот и бед — ни эту Катю и ни эту Ксюшу знать не желает триста лет в обед?!

Чего-то там они не поделили, друг дружку до истерики взбесив. Но нам-то что — до всей их камарильи, невесть зачем потребной на Руси? Ан нет! Который день уж оголтело велят нам над нюансами корпеть: кто там из них кого и чем обделал, в эфире не сумевши дотерпеть…

Как это гадко, мелко, несерьёзно, какая пошлость, если, черт возьми, одна защиту видит в папе крёстном, другая — в клане, захватившем СМИ! А мы, как лохи, втянуты к тому же в дурацкий диспут: кто, мол, прав, кто нет, кто из хабалок лучше или хуже… Да обе хуже! — вот и весь ответ.