— Но вы не сможете пойти, вы еще не окрепли, — сказала Олли.

— Ничего, Пит приведет меня под руку; а потребуется — и на плечах притащит; во мне сейчас не так много веса, — сказал Джек, грустно поглядывая на свои исхудалые белые руки. — Я все продумал заранее, Олли; если даже со мной что случится, у Максуэлла лежит мое письменное показание, заверенное по всей форме.

Тем не менее в день суда Олли, не уверенная, как всегда, в Гэбриеле и опасающаяся, что он вдруг «возьмет да что-нибудь и выкинет», нервничала и волновалась.

Наконец прибыл посланец от Максуэлла с запиской о благополучном выступлении Перкинса в суде и с устной просьбой поскорее прислать Олли.

— Кто такой Перкинс? — спросила Олли, торопливо надевая шляпку.

— Перкинс — молодец! — несколько загадочно ответил Джек. — Не задавай лишних вопросов. С Гэбриелем теперь все в порядке, — добавил он успокоительно. — Считай, что он оправдан. Счастливого пути, мисс Конрой! Нет, минутку. Поцелуй меня на прощание. Слушай, Олли, неужели и ты мечтаешь разыскать эту пропавшую сестру, о которой твой глупый братец прожужжал мне все уши? Да? Значит, вы идиоты оба. Так вот, слушай — она нашлась! Воображаю, какое это счастье! Ну, раз-два, шагом марш!

Розовые ленточки мелькнули в дверях и исчезли; мистер Гемлин, насмешливо блеснув глазами им вслед, откинулся на подушку.

Он был совсем один. В доме стояла глухая тишина. Хозяйка гостиницы, ее помощница, постояльцы — все устремились в зал суда. Даже верный Пит, ни минуты не подозревавший, конечно, что его ассистентка покинет свой пост, и тот пошел насладиться прениями сторон. Вслушиваясь, как шажки Олли замирают постепенно в пустом коридоре, Джек проникся чувством, что он полный хозяин в доме. Он был доволен. Джек был деятельной натурой, ему наскучило хворать, и сиделки, даже самые милые и ласковые, его раздражали. Ему захотелось встать, одеться и сделать еще тысячу вещей, которые, хоть и были ему решительно запрещены, сейчас по милости всесильного провидения оказались вдруг легко доступны и в его власти. Преодолевая физическую немощь, никак не гармонировавшую с одушевлявшим его нервным подъемом, он встал с постели и оделся. Потом, почувствовав приступ головокружения, проковылял к окну и тяжело опустился в кресло. Прохладный ветерок чуточку освежил его, но встать с кресла он не мог; не было сил. Слабость и головокружение вернулись, он почувствовал, что куда-то проваливается; это нисколько не было противно и даже в какой-то мере отвечало его желанию — провалиться куда-нибудь, где царят тишина, мрак, покой. А потом он оказался снова у себя, в своей постели, и вокруг суетились взволнованные люди, почему-то — просто до смешного — озабоченные его судьбой. Он силился объяснить, что все в порядке, что он ничуть не повредил себе тем, что подошел к окну, но они, как видно, не понимали его. Потом настала ночь, насыщенная болью и знакомыми, но невнятными голосами, а потом снова день — и каждая фраза или даже слово, произнесенное доктором, Питом и Олли, повторялись почему-то тысячу раз, и розовые ленточки Олли тянулись на целые мили, занавесь на окне, не переставая, развевалась, и он должен был решать таинственные ребусы, кем-то начертанные на пледе, которым он был укрыт, и на стенных обоях. А потом был сон, исполненный непокоя и тревожных мыслей, и бодрствование, походившее на летаргический сон; а потом бесконечная усталость и моменты полнейшей пустоты — зловещие предвестники конца.

Но одно в этом хаосе оставалось неизменным и затмевало все прочие видения — женский образ; частью он был воспоминанием и заставлял его думать о прошлом; частью — реальностью, противоречившей всему, что его сейчас окружало. Донна Долорес! Порою она являлась из-под сумрачных сводов храма в Сан-Антонио в дымном облаке ладана и вновь окропляла его святой водой; порой, склоняясь над ним, она освежала холодным питьем его запекшиеся губы, поправляла подушку (как странно было наблюдать ее на фоне знакомых обоев) или сидела в кресле у его изголовья. Но она была с ним! А однажды, когда видение задержалось дольше обычного и сознание у него чуточку прояснилось, мистер Гемлин, сделав титаническое усилие, шепнул:

— Донна Долорес!

Вздрогнув, она склонила к нему свое прелестное лицо, щеки ее вспыхнули божественным румянцем, и она приложила палец к губам:

— Тсс! Я сестра Гэбриеля Конроя.

Подчиняясь пленительному приказу, мистер Гемлин затих и погрузился в полусон, полузабытье. Когда он снова открыл глаза, у изголовья его сидела Олли; Пит с очками на носу, уткнувшись в книгу, темнел силуэтом на фоне окна; больше никого не было. Видение — если то было видение — исчезло.

— Олли! — еле слышно позвал мистер Гемлин.

— Да, — откликнулась Олли, глядя на него приветливо и нежно своими синими глазами.

— Сколько времени я в бреду?.. Давно ли это со мной?

— Трое суток, — сказала Олли.

— Дьявольщина!

(Побуждаемый дружбой к мистеру Гемлину, совсем больному и беспомощному, я передаю его восклицание лишь самым приблизительным образом.)

— Теперь вы пошли на поправку, — сказала Олли.

Мистер Гемлин не знал, вправе ли он считать являвшееся ему видение симптомом поправки. Он повернулся и взглянул на Олли.

— Помнишь, ты рассказывала мне про свою сестру?

— Да, она вернулась, — сухо ответила Олли.

— Приехала сюда?

— Да.

— Ну и что же? — с нетерпением спросил мистер Гемлин.

— Ничего, — ответила Олли, встряхивая кудряшками. — Вернулась. По-моему, давно пора!

Как ни странно, очевидное недоброжелательство Олли к сестре словно порадовало мистера Гемлина; быть может, он увидел в том подтверждение, что Грейс — действительно высшее существо и не имеет ничего общего со своими родственниками.

— Где она пропадала все это время? — спросил Джек, глядя на Олли темными, глубоко запавшими глазами.

— А бог ее знает! Говорит, что жила в какой-то испанской семье на юге; должно быть, там и набралась важности и всех этих штучек.

— А она заходила сюда, в мою комнату? — спросил мистер Гемлин.

— Конечно, заходила, — сказала Олли. — Когда я поехала с Гэйбом в Уингдэм к его жене, Грейс предложила остаться и заменить меня здесь. Это когда вы были без сознания, мистер Гемлин. Но я думаю, что она осталась из-за своего милого.

— Из-за кого? — спросил мистер Гемлин, чувствуя, как кровь приливает к его бледным щекам.

— Из-за своего милого, — повторила Олли, — Эшли или Пуанзета, уж не знаю, как его правильнее называть.

Гемлин бросил на Олли такой странный взгляд и так крепко сжал ей руку, что девочка поспешно рассказала ему все, что знала о прежних скитаниях Грейс вместе со всей семьей и о ее любви к их случайному спутнику тех лет, Артуру Пуанзету. В согласии со своим нынешним настроением Олли расценивала все поступки Грейс самым неблагожелательным образом.

— Она приехала сюда только для того, чтобы увидеться со своим Артуром. Так я считаю. Чуть не подвела Гэбриеля под петлю, а теперь объясняет, что хотела спасти наше честное имя. Как будто висеть под своим именем такая большая честь! И еще обвиняет этого престарелого младенца Гэйба, что он с Жюли хотел украсть у нее права. Ну и ну! А Пуанзет — она сама это нам рассказала — все это время ни разу не пытался ее отыскать и нас с Гэйбом тоже не искал. А потом рассердилась на меня, когда я откровенно выложила этому Пуанзету, что я о нем думаю. Говорит, что он ни в чем не виноват, что она нарочно от него пряталась. И не желает видеться с Жюли, а та, бедняжка, только что родила и лежит совсем больная в Уингдэме. Нет, не говорите мне о Грейс!

— Но ведь твоя сестра не бежала с этим малым. Она ушла с ним, чтобы найти подмогу и спасти вас всех, — лихорадочно прервал Джек, стараясь вернуть Олли к началу ее рассказа.

— Ах, вот как! Почему же он не мог найти подмогу сам, а потом возвратиться за ней, если он так уж ее любил? Нет, она сама влюбилась в него, как кошка, не хотела расстаться с ним ни на минуту, бросила ради него и Гэйба, и меня, и всех. А теперь корит Гэбриеля, что он опозорил себя, женившись на Жюли. На себя бы оборотилась, поменьше бы важничала.