Неожиданно и родительский дом, и даже весь Рейстоун точно отодвинулись от него и прошлое подернулось злой, холодной дымкой отчуждения. У мальчика мелькнула мысль, что ведь он лучше, чем кто-нибудь, знает индейцев, что он их лучше понимает, что все его белые родственники рассказывают много нелепого о жизни краснокожих.

Ему вспомнился облаченный в черные одежды миссионер, который однажды остановился на ночь в их доме в Рейстоуне. Этот миссионер говорил, что хочет «проповедовать язычникам в пустыне». Мальчик вспомнил, что отец убеждал миссионера целый вечер: «Вы ничего не достигнете этим! Из этой краснокожей черни никогда не будет порядочных людей. Эти индейские собаки живут одной охотой и шныряют кругом в лесах. Ведь они даже ничего не слышали об обработке земли. Что же, вы хотите вместе с ними все время кочевать в прериях и лесах?» Да, так там, на Юниате, говорили и другие. Правда, это не остановило миссионера.

И Синяя Птица думал о полях, на которых вскоре появятся зеленые ленты всходов маиса, о золотых початках, которые каждую осень развешивают на чердаках и они наполняют дом своим ароматом. Конечно, индейцы ходят и на охоту, ленапы — даже больше, чем ирокезы; и все-таки кто из белых пограничников выращивает так умело маис, как индейцы? И разве можно жителей поселка Плодородная Земля назвать собаками?

Рядом с мальчиком стояла жизнерадостная мать, которая работала весь день не покладая рук. У него сжалось сердце. Он обвил руками ее темно-коричневую шею. Близкое и далекое, родное и чужое, тепло и холод поменялись в его душе местами. Мечты, до сих пор бесконечно туманные, стали действительностью,

Лето шло своим чередом. Колыхались листья черных ореховых деревьев, цветущие клены распространяли пряный аромат, кряквы плавали со своими выводками по реке, и маранта выбросила лазурно-голубые стрелки. Но после месяца Образующего Плоды еще не было гроз, засуха иссушала поля и грозила неурожаем. Более назойливые, чем в прошлые годы, комары и мошкара, поднимались целыми роями с Совиного ручья и Бобровой реки. Через день приходилось натирать лицо и шею мазью из медвежьего жира, в который мать добавляла растертый пахучий корень сарсаспарели. Эта красная мазь хорошо защищала от укусов насекомых. Без нее невозможно было бы перенести самое жаркое время года и особенно душные ночи, с их бесконечным жужжанием комаров. Это было время, когда ондатры строили в тростниках на болотистых лугах свои круглые норки.

Сразу же после жатвы маиса отец отправился к торговцам на тот же форт, чтобы обменять летнюю добычу, За летние меха давали немного, но нужно было пополнить запасы пороха и свинца.

Мать нагрузила двух вьючных лошадей котлами, топорами и кожаными мешками. Женщины из дома Черепах хотели еще до наступления морозов добыть соль.

Женщин сопровождала охрана из пяти воинов На этом настоял отец, неохотно давая согласие на поход.

— Помните, что Соленый ручей протекает недалеко от новых поселений Длинных ножей.

Сам он не мог пойти с ними, потому что важнее всего было закупить порох и свинец. Жалкий урожай этого года нужно было восполнять охотой.

Дети не чувствовали забот и тревог родителей. Они были рады, что их берут с собой. Самые маленькие совершали это путешествие на спинах матерей.

Когда они из холмистых равнин, окружающих Бобровую реку, вступили в предгорье Аллеган, Синяя Птица невольно вспомнил об Юниате. В сероватой сини неба уже чувствовалось дыхание осени, расцвеченной в желтые и красные тона кленами и каштанами.

Остались позади прерии. Горы и долины покрывали необозримые величественные леса из белого дуба, сикоморы, бука и вяза. Они пестрели ярким осенним убором увядающей листвы дикого винограда. По склонам крутых оврагов, мимо журчащих ручьев, с их каменистым дном и ледяной водой, извивались еле заметные тропинки, по которым, видимо, редко ступала нога человека.

На восток пронеслась, шумя крыльями, стая перелетных голубей; с вершин самых высоких деревьев не видно было ни единого дымка. Казалось, здесь мир жил в той простоте первых дней творения, в какой его создал Великий Дух Ованийо.

Левый берег Соленого ручья обрывался скалистым склоном, покрытым темными елями. На правом берегу ковер трав постепенно сливался с подлеском, сменявшимся зарослями белого дуба. На этом лугу развьючили лошадей, разбили легкие палатки из шкур и забили колья для варочных котлов.

Сочные травы были хорошим кормом для лошадей, а на валежнике можно было, казалось, вскипятить воду всех морей мира. Дичь лезла прямо под ноги охотникам. Медведи и лоси сновали в зарослях. На лесной опушке показывались олени, и чуть ли не на каждом дереве были видны следы когтей енота.

Потекли дни медлительной и спокойной работы. Непрерывно, трепещущим флагом, поднимался в осеннее небо долины дым от костров, над которыми вываривалась соль. Мужчины грелись на скудном осеннем солнце, покуривая неизменные трубки. Дети охотились за жуками, а женщины выбирали из котлов желтоватые зерна соли. Шли дни заката уходящего лета.

Синяя Птица иногда вздрагивал, — в нем росло беспокойство. Опять возникли мысли о побеге. Может быть, они были вызваны рассказами Малого Медведя? Мальчик сам себя не понимал. Он не вполне еще освоился с новым миром, и тени прошлого все еще напоминали о себе.

Синяя Птица был недоволен собой, он стал раздражительным и угрюмым. Дикий Козленок находил его просто невыносимым, особенно после того, как однажды Синяя Птица, разочарованный, слез с дерева и сказал «Отсюда ничего не видно!» С тех пор лазанье по деревьям не доставляло Синей Птице прежних радостей.

Конечно, ничего и не могло быть видно с вершины даже самого высокого дерева из этой, глубоко погруженной в горы долины. Вот если бы подняться на вершину сосны там, на высоком склоне! И каждое утро Синяя Птица хотел забраться туда, но дни проходили.

Однажды утром с Синей Птицей случилось несчастье: он потерял наконечник стрелы. Искусно сделанный наконечник был подарком дяди Хмурый День. До полудня мальчик вместе с Малией проискал его на опушке леса, среди поваленных деревьев и трав, но наконечник точно в воду канул.

Раздражение, нараставшее в течение нескольких дней, вылилось наружу:

— Такой прекрасной стрелы не было ни у кого в поселке! — с горечью сказал он сестре, точно она была виновата. Даже Шнапп, принимавший горячее участие в поисках, получил пинок.

Наконец к мальчику подошла мать.

— Ты нашел наконечник?

В нем неожиданно поднялась непонятная злоба.

— Конечно, нет! Это все из-за нашего дурацкого солеварения!

Большие глаза матери затуманились. Не сказав ни слова, она пошла к котлам. Мальчик сам испугался своей глупой вспышки и хотел уже бежать просить прощения, но нечто необычное привлекло его внимание.

Прямо у противоположного края скалистого обрыва, из-под елей блеснула целая линия красноватых точек. Они разрослись в тонкие языки пламени, обрушившиеся на мирную долину частоколом огненных мечей. Звуки беспорядочных выстрелов из ружей отразились эхом от опушки леса, еще раз повторились среди утесов и ошеломили притихших у костров, пораженных ужасом людей.

Эхо, прежде чем исчезнуть за вершинами деревьев, пронеслось по долине.

Предсмертные крики смешивались с трескотней выстрелов. Густое белое облако поднялось над одним из котлов, опрокинутых в костер. Как траурное знамя на невидимой мачте, как сигнал бедствия, поднялся в равнодушную высь столб белого пара.

Мать упала; она лежала на боку лицом к опушке леса. Красное пятно окрасило ее блузу, расплываясь все больше и больше. И едва затихли выстрелы, — исчезло оцепенение. Брат и сестра, почувствовав, что они могут двигаться, бросились к упавшей матери.

— Бегите, укрывайтесь в лесу! — с трудом крикнула Лучистое Полуденное Солнце.

Синяя Птица выпрямился, но в это время удар в ногу и острая боль прижали его к земле. Новые выстрелы заглушили крик женщин и детей. Мальчик видел, как Дикий Козленок потащил мать к лесу. Малия схватила его и тоже потащила, но он вырвался. Перед его глазами была опушка темного елового леса. Там среди скал двигались, карабкались, прыгали, спускались, соскальзывали фигуры, одетые в мундиры, бобровые шапки, длинные гамаши. Бесконечные приглушенные выстрелы! Мальчик задрожал. Это были белые — пограничники!