— Ты не принадлежишь себе, — сказала она, — потому что отец управляет тобой до сих пор. Даже из могилы.

Саймон пристально смотрел на нее, не произнося ни слова. Она продолжала, но уже не с горечью, а с грустью:

— Твои поступки, речи… избранный тобой образ жизни… они имеют мало общего с тобой самим, с тем, чего ты желаешь, в чем нуждаешься. Всем, решительно всем, что ты делаешь, Саймон, каждым своим жестом, словом ты пытаешься противостоять ему, своему отцу. Ты беспрерывно что-то доказываешь мертвецу, споришь с ним, оказываешь сопротивление. Хотя он уже давно ничего не может тебе сделать, ничем ответить.

— Это не так, — неожиданно ясным голосом сказал Саймон и поправился:

— Не совсем так.

Дафна попыталась отойти в сторону — ей уже не хватало храбрости противостоять этому сильному, разгневанному мужчине. Однако он по-прежнему сжимал ее руку.

Внезапно он наклонился к ней, его вторая рука скользнула по ее спине и чуть ниже.

— Ты не совсем права, — шепнул он ей на ухо. — Потому что, когда я вот так прикасаюсь к тебе, в моих мыслях нет места для него.

Дафна вздрогнула, кляня себя за то, что не может не желать его, за то, что он в состоянии сделать так, чтобы она желала его.

— Когда мои губы касаются твоего ушка, — услышала она его шепот, — я ни в чем не завишу от него, ничего ему не доказываю.

Она вновь попыталась вырваться, но оставила все попытки, как только он прижал ее к себе.

Медленно и осторожно он повлек ее к постели. И опять заговорил:

— И когда я веду тебя к постели и мы идем… как сейчас… словно один человек… не разделенные ничем..

— Нет! — крикнула она, отчаянно вырываясь.

Он отпустил ее, пораженный силой сопротивления.

— Когда ты ведешь меня к постели, — с рыданиями в горле произнесла она, — то мы не одно целое. Нас даже не двое, потому что между нами находится твой отец. Он здесь всегда…

Саймон опять ощутил беспомощность. Что еще может он сказать? Что сделать?

Она продолжала немного спокойнее, понизив голос:

— Можешь ты, прямо глядя мне в глаза, честно признать, что, когда отрываешься от меня… от моего тела… и отдаешь то, что должен отдать мне… отдаешь это краю простыни… что в эти минуты думаешь обо мне? Можешь?

Он не отвечал. Она печально покачала головой и ответила сама:

— Не можешь. Если ты честен.

Она отступила еще дальше от него, от постели. Однако она знала: он сумеет сломить ее сопротивление. Если захочет. Ибо она сама хочет этого. И тогда завтра она возненавидит его. И еще больше саму себя.

Они стояли, разделенные стеной молчания, в тихой полутемной комнате. На лице Саймона еще видны были следы гнева, обиды, крайнего удивления — смесь самых различных чувств, но Дафне казалось, что постепенно их начинает вытеснять просто замешательство.

— Я думаю, — мягко сказала она, — лучше всего тебе сейчас уйти.

Он растерялся.

— Ты моя жена. Она не ответила.

— Я на законных основаниях владею тобой. Ей подумалось, что он сам с трудом выговорил эту фразу: от растерянности, от бессилия.

— Что ж, это верно, — согласилась она. В одно мгновение он преодолел расстояние между ними. Его руки вновь сомкнулись вокруг ее талии.

— Я могу сделать так, что ты захочешь меня, — прошептал он.

— Знаю.

Снова в его голосе возобладало раздражение:

— И даже если не смогу сделать этого, ты все равно принадлежишь мне. Я вправе применить силу и остаться тут. В этой комнате.

Усталым, отрешенным голосом она произнесла:

— И это я знаю. Но ты никогда так не поступишь.

Он знал, что она права, и потому заставил себя оторваться от нее и стремительно выбежал из комнаты.

…Неужели ваш автор — единственный из всех, кто мог заметить, что мужчины из высшего общества стали в эти дни поглощать намного больше спиртных напитков?..

«Светская хроника леди Уислдаун», 4 июня 1813 года

Саймон ушел из спальни Дафны и напился. Это не было для него привычным и любимым занятием, но он сделал это.

В нескольких милях от Клайвдона, на берегу моря, было немало питейных заведений, куда частенько заходили моряки, чтобы выпить, а также подраться. Двое из них сунулись было к Саймону. Он отмолотил обоих.

В глубинах его души бушевала злость, кипела ярость, они искали выхода и нашли его этой ночью. Ему нужен был лишь малейший повод, чтобы вступить в драку. Повод тоже нашелся.

Саймон был уже порядком пьян, когда началась потасовка, и видел в своих противниках не краснолицых от солнца и ветра матросов, а своего отца. Каждый удар предназначался не им, а ему одному — его постоянному мучителю и недругу. И после каждого удара он испытывал облегчение. Никогда он не считал себя жестоким, кровожадным, но будь он неладен, если ему не было хорошо, когда его кулак попадал в цель.

После того как он разделался с двумя особенно задиристыми, больше никто к нему не приставал. Моряки вскоре ушли, а местные предпочли не связываться — в этом хорошо одетом незнакомце, помимо несомненной силы, они распознали затаенную ярость, а от таких лучше держаться подальше.

Саймон оставался в пивнушке до рассвета. Перед ним стояла большая бутылка с дешевым виски, к которой он постоянно прикладывался; потом он поднялся наконец, расплатился, сунул бутылку в карман, взгромоздился на лошадь и направился домой.

По дороге Саймон допил остатки и выбросил бутылку. Пьянея все больше по мере приближения к дому, он думал только об одном. Одно сверлило его мозг.

Он хотел, чтобы Дафна вернулась к нему. Потому что она от него ушла — он понимал это — не только в другую комнату, а, что гораздо страшнее, оторвалась от его души, от тела. Но он не хочет этого, не выдержит. Она ему нужна, как никто и никогда не был нужен.

И он ее вернет, будь он трижды проклят! Она снова будет с ним, будет его женой, его женщиной! Как все эти две недели, и какие недели!..

Он отрыгнул так громко, что самому стало неприятно, и понял, как сильно пьян. Очень сильно.

К тому времени как он достиг Клайвдона, опьянение полностью подчинило его себе, он уже совсем слабо контролировал свои действия, а потому произвел такой шум, прежде чем добрался до дверей комнаты Дафны, что мог бы разбудить мертвых.

— Дафна-а-а! — кричал он что есть мочи по дороге к ее комнате. И еще громче, если такое было возможно, уже под самой дверью:

— Да-а-афна!

Новым воплям воспрепятствовал приступ кашля — он чуть не захлебнулся слюной, потом начал безудержно чихать, но затем вновь обрел нормальное дыхание и огласил коридоры и холлы громогласным призывом:

— Да-а-афна!

Слуги, если и слышали, предпочитали не появляться. Дафна тоже.

Саймон в отчаянии прислонился к двери. Впрочем, если бы он не сделал этого, то вполне мог бы свалиться на пол.

— О, Дафна, — тихо и печально вздохнул он, упираясь лбом в отполированные доски. — Где ты, Дафна?

Дверь внезапно распахнулась, он ввалился в комнату и распростерся на полу.

— Ты почему… ты зачем… так открыла?.. — бормотал он, не делая никаких усилий, чтобы подняться.

Дафна склонилась над ним, вглядываясь, словно не узнавая его.

— Боже мой, Саймон! Что с тобой? Ты не… — Винный дух, исходивший из его рта, объяснил ей все лучше всяких слов. — Ты пьян!

Он приподнял голову:

— Боюсь, что да, — и снова поник головой.

— Где ты был, Саймон? Почему у тебя опять синяки на лице?

— Я пил, — довольно явственно выговорил он, хотя и с немалым усилием. — Пил и дрался. Но не с твоим братом.

Он снова рыгнул, но не понял этого, а потому не извинился.

— Саймон, тебе нужно немедленно лечь в постель. Он посмотрел на нее с таким видом, словно она сказала несусветную глупость.

— Лечь и отдохнуть, — пояснила она. На этот раз он с готовностью кивнул:

— Да… лечь… с тобой.

Он попытался подняться, даже привстал на колени, но снова рухнул на ковер.