На этот раз Гай Юлий Цезарь вертел в руках маленькую золотую статуэтку в виде немного стилизованного человека со скрещенными на груди руками и в немесе — особым образом повязанном, головном платке. Хотел бы я посмотреть на человека, который, рискую жизнью, приперся в такую глухомань, чтобы втюхать проконсулу очередную безделушку. Наверное, собирается загрести в несколько раз больше золота, чем она весит.

— Знаешь, что это такое? — спросил командующий армией.

— Ушебти, — ответил я и прочел короткую лекцию: — Статуэтка раба, которую клали в саркофаг рядом с мертвым хозяином, чтобы обслуживал его в загробной жизни. Египтяне верят, что после смерти люди отправляются на звезду Каникула (Маленькая собака — так римляне называют Сириус) и продолжают там жить, как и на земле.

Кстати, именно от названия звезды происходит слово каникулы (собачьи дни). Так сейчас римляне называют летнюю жару, которая начинается вместе с периодом утренней видимости Сириуса.

— Откуда ты знаешь?! — удивился Гай Юлий Цезарь.

— На одной улице со мной жил египетский купец, я дружил с его сыном, — нашелся я.

— Значит, это не подделка, можно покупать? — спросил он.

— Не подделка, — подтвердил я, — но не стал бы хранить у себя вещь из саркофага, потому что будет вытягивать жизнь из нового хозяина.

Проконсул со смесью брезгливости и испуга швырнул ушебти к ногам своего любимого раба и приказал:

— Отнеси ее этому прохвосту! Скажи, что мне не нужно украденное из могил! — После чего повернулся ко мне и произнес обижено: — Умеешь ты испортить настроение, говоря толковые речи!

— Правда горька, но все равно лучше сладкой лжи, — сказал я в оправдание.

— С тобой не поспоришь, — согласился Гай Юлий Цезарь. — Именно поэтому я и вызвал тебя. Знаешь, что белги снялись и ушли на куда-то на север?

— Конечно, — ответил я, промолчав, что мы успели немного общипать уходящих, перебив небольшой отряд, который плелся в арьергарде.

— Разведчики-галлы говорят, что белги ушли ни с того, ни с сего, но я им не верю. Я должен точно знать, что это не уловка, что не устроили засаду в удобном для них месте, — произнес командующий армией и приказал: — Скачи за ними и проверь, нет ли подвоха в их отступлении? Я не покину этот каструм, пока ты не вернешься, так что постарайся обернуться быстро.

— Будет сделано, мой император! — бодро рявкнул я.

Пока что император — это не титул правителя империи, а всего лишь командира армии из нескольких легионов, но не любого, а командира-победителя. То есть я подкрался незаметно — и лизнул.

Гай Юлий Цезарь гмыкнул удовлетворенно и произнес с усмешкой:

— Когда говоришь мне гадости, у тебя получается искренней!

Кто-то стал бы с ним спорить, а я разве буду?!

Моя сильно сократившаяся турма ждала меня у главных ворот каструма. Я догадывался, что зовут меня не на бокал вина, поэтому сразу отправились выполнять приказ. Болото обогнули с востока, проскакали рысью до того места, где последний раз били белгов, после чего поехали медленнее, осторожнее. Сбиться со следа было трудно. Удивляюсь, как сильно может вытоптать и загадить местность многотысячное войско. Саранча отдыхает. Кстати, юг Западной Европы время от времени опустошается налетами этого насекомого. Добирается ли она до этих мест, не знаю.

Сперва вся вражеская армия двигалась вместе. Затем на перекрестке она разделилась. По следам трудно было понять, куда пошло больше. Если не знаешь куда идти, сходи налево.

Выбор оказался правильным, потому что через пару километров мы увидели девятерых белгов, которые свежевали барана. Интересно, где они раздобыли его? Наверняка эти места грабили несколько дней подряд. Как этот баран столько дней умудрялся скрываться, теперь уже не у кого спросить. Мы ехали спокойно, не проявляя агрессивности, поэтому белги не убежали, но оружие приготовили. Видимо, со свежим мясом во вражеской армии большие проблемы, если ее воины боятся быть ограбленными соратниками.

— Давно прошло войско? — спросил я, чтобы все мои подчиненные успели приблизиться и полукольцом охватить врагов. — Никак не догоним.

— Да не очень, — ответил рослый молодой человек лет девятнадцати с распущенными, длинными, светлыми волосами, давно не мытыми, из-за чего свисали сосульками, не спуская с меня настороженных глаз.

— Что так смотришь? — задал я вопрос строгим голосом.

— Ты из какого племени? — ответил он вопросом на вопрос.

— Я — гезат, — сообщил ему. — Знаешь, кто это такие?

— Слышал, — ответил он и перевел настороженный взгляд на моих подчиненных, сильнее сжав копье, которое держал в правой руке.

- Раз слышал, значит, дурить не будешь, сдашься вместе со своими товарищами, — подсказал я. — Так ведь?

— Зачем нам сдаваться? — не понял он.

— Затем, что мы сейчас служим римлянам, — объяснил я. — Или вы сдаетесь, или сейчас умрете.

Белгам не хотелось ни сдаваться, ни умирать. Один сделал резкое движение, мой воин понял его неправильно — и понеслось. Схватка была короткой. На нашей стороне численное превосходство, металлические доспехи против кожаных и всадник по определению сильнее пешего. С нашей стороны два легкораненых, с их — восемь трупов и один пленник, то самый рослый тип, которого я лупанул от души древком пики по голове, когда он пытался продырявить копьем моего подчиненного.

Мы слезли с лошадей и первым делом закончили разделку барана, наполнили кусками мяса доверху котел емкостью литров шесть, добавили воды из ручья, протекавшего поблизости, повесили на костер. Чтобы не скучно было ждать, допросил пленного.

— Вы почему отказались от сражения, ушли? — первым делом спросил я.

— Есть стало нечего, вот и ушли, — ответил он. — Никто не думал, что поход так затянется, мало взяли припасов.

— Надеялись пополнять их, грабя ремов, — подсказал я.

— На то она и война, — философски заметил пленный, часто моргая правым глазом, на который стекла кровь из разбитой головы и подсохла. — Тут еще весть пришла, что эдуи грабят земли белловагов, а они, считай, половина армии. Белловаги снялись первыми, а потом и все остальные.

— А ты из какого племени? — поинтересовался я.

— Суессион, — ответил он и признался: — Тоже хотел податься в гезаты, но в наших краях их нет, а идти искать не с кем было.

— Пахать землю надоело?! — подковырнул я.

— Была бы своя… — мечтательно произнес пленник. — Я на старшего брата работал. Никто не хотел брать меня в зятья, всем нужен с землей, с хозяйством. Думал, на войне прославлюсь, добычу возьму. Вот и взял!

— Разжалобил ты меня, — признался я. — Развяжите его. Поест с нами — и пусть проваливает.

Пленный первым делом вытер правый глаз, размазав подсохшую кровь по правой щеке, затем помасиировал руки в местах, натертых веревкой. Он еще не верил, что так удачно выкрутился, переводил настороженный взгляд с меня на моих подчиненных.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Бойд (Светловолосый), — ответил он. — Я самый светлый в семье, в мать пошел. Она была младшей женой, отец захватил ее на войне с германцами.

— Так ты наполовину германец? — продолжил я опрос.

— Да, по матери, — сообщил он.

Не знаю, как национальность, но пассионарность явно передается через дочерей к внукам. У германцев она сейчас самая высокая, и не только в Западной Европе. Не знаю, как обстоят сейчас дела в Средней и Восточной Азии, но в регионах, примыкающих к Средиземному морю, пассионариев раз-два и обчелся, а хотелось бы иметь их побольше в своем отряде.

— Среди убитых нами есть твои родственники или друзья? — задал я следующий вопрос.

— Нет, они даже не из моей деревни. Прибился к ним, когда войско проходило мимо нашей деревни, — рассказал Бойд.

— Это хорошо! — сделал я вывод и предложил: — Могу принять тебя в свой отряд, но учти, придется воевать и с твоим племенем.

— Да мне без разницы, с кем воевать! — радостно объявил он. — Все равно я им не нужен был, так чего я буду за них переживать?! — Немного подумав, добавил: — Только против брата не буду воевать. Он всегда хорошо относился ко мне.