Увидев, что полыхает у нас сильно, враги пошли в атаку, правильно рассчитав, что если мы сильно увлечены тушением пожара, то не сможет отбиться, а если все бросятся защищать каструм, некому будет бороться с огнем. Я занял место на башне и, не жалея стрел, начал убивать до того, как враги добрались до вала. Самые резвые уже погибли в предыдущие дни, а остальные быстро сникают, когда видят, как рядом падают мертвые соратники. Две стрелы потратил на рослого и крепкого кельта, наступавшего без шлема. Волосы у него были наизвесткованы, как бы вставшие дыбом. Он размахивал спатой и громкими криками подбадривал соратников. На нашу сторону он наступал впервые, иначе бы я запомнил и не только запомнил. От первой стрелы он уклонился. Зато вторая угодила в левый глаз и вышла справа выше уха. Нормальный человек от такой раны сразу бы загнулся, а этот в горячке отбросил щит, умудрился выдернуть стрелу и, повернув в мою строну залитое кровью лицо с длинными усами, что-то прокричал. Наверное, пожелание долгой и счастливой жизни. Сделав еще пару шагов, рухнул ниц. Его падение стало сигналом для наступавших рядом: они дружно побежали в обратную сторону. За ними последовали и остальные.

Чуть дольше нападение продолжалось у длинной стены каструма, к которой враги подкатили деревянную башню, изготовленную по римским стандартам. Начали сколачивать ее на третий день, вчера закончили и сегодня решили применить в деле. Поскольку опыта не было, толку от нее оказалось мало. Докатив до рва, застряли в нем. Засевшие на верхней ее площадке лучники убили двух легионеров и ранили еще несколько, после чего римляне спрятались в укрытиях, предложив врагам подкатить башню ближе, если сумеют. К тому времени она начала крениться вправо. Наши враги попробовали откатить ее, не смогли, после чего бросили и отступили. Два легионера спустились с вала, подожгли башню изнутри. Горела она ярко.

Короткая атака все-таки принесла кое-какую пользу нашим врагам. Поскольку большая часть римский воинов разошлась по своим местам для защиты каструма, оставшиеся тушить пожар не справились. Пламя перекинулось еще на несколько построек и сожгло их. Уцелели только строения на дальней от реки линии за исключением одного, стоявшего рядом с домом легата, который, как мне показалось, полыхал лучше всех. По крайней мере, пламя поднималось выше, чем над другими пылающими строениями. Видимо, легионеры не пожалели соломы на его крышу, чтобы Квинт Туллий Цицерон мог зимой в тепле и уюте строчить гекзаметром трагедии.

До вечера мы занимались тушением того, что догорало, и подсчетом того, что удалось спасти. Подсчеты наводили на грустные мысли. Запасов еды осталось, самое большее, на месяц. Сгорели не только казармы, но и большая часть палаток. Поскольку мы не могли выйти из каструма, даже шалаши не из чего было построить. Многим легионерам придется спать под открытым небом. Как и лошадям, потому что конюшню заняли легионеры из бараков, в два из которых заселились легат и старшие офицеры и еще два отвели под склад уцелевшего провианта и других припасов. Моя палатка, которая раньше вызывала насмешки, теперь стала мечтой многих обитателей каструма.

Поняв, что даже пожар на заставил нас сдаться, Амбиорикс прислал переговорщика. Это был пожилой бородатый пузатый эбурон с серебряной гривной на толстой шее. У кельтов сейчас полнота считается признаком богатства, особенно у женщин. Меня позвали на роль переводчика. Видимо, Квинт Туллий Цицерон считал предстоящие переговоры очень важными и не доверял штатному переводчику-эдую.

После обмена приветствиями переговорщик хорошо поставленным, бархатистым голосом, с которым надо девок уговаривать, произнес речь:

— Мы не враги римлянам. Мы только против того, что ваша армия оставалась на зиму в наших землях. Иначе это превратится в привычку, вы никогда не уйдете отсюда. Здесь нет ваших врагов, так что незачем зимовать, возвращайтесь к себе. С этим согласен весь наш народ. Все племена взялись за оружие. На помощь нам пришли германцы. Лагерь на нашей земле мы захватили. Остальные сейчас осаждены так же, как этот. Вам никто не поможет. Но мы не хотим воевать с римлянами. Мы желаем быть вашими друзьями. Поэтому предлагаем покинуть этот лагерь с оружием и всем имуществом. Идите к себе домой, никто вас не тронет.

— Точно так же, как не тронули четырнадцатый легион? — задал я уточняющий вопрос, после того, как закончил перевод, и упредив ответ легата.

Переговорщик, не смутившись, сказал:

— Они первыми напали на наш отряд.

Я перевел свой вопрос и его ответ Квинту Туллию Цицерону.

Тот прокашлялся и, напоминая неумелого актера, произнес напыщенно:

— Римский народ не принимает условия от вооруженных врагов! Если хотите остаться нашими друзьями, сперва сложите оружие, выдайте зачинщиков мятежа и виновных в уничтожении четырнадцатого легиона! Тогда я похлопочу за вас перед Цезарем! Может быть, он простит вас, прислушается к вашим желаниям!

Поскольку, вопреки чаяниям переговорщика, мы знали, как был заманен в ловушку четырнадцатый легион, прельщать нас дальше не имело смысла, поэтому он пообещал передать слова легата своим вождям и удалился.

Шли дни, а помощь нам не приходила. Наверное, остальные каструмы были в такой же осаде, как наш. Кельты больше не нападали. Решили, не теряя понапрасну людей, взять нас измором. Изредка к валу приближались всадники и пехотинцы, выкрикивали угрозы и оскорбления, метали дротики, стреляли из луков или пращ и, разрядившись, уматывали в свой лагерь. Квинт Туллий Цицерон отправил еще двух посыльных, пообещав им по десять тысяч денариев, но обоих кельты схватили и казнили напротив длинной стороны каструма, чтобы видело как можно большее количество осажденных. Убивали медленно, чтобы жертва подольше и погромче орала от боли. Можно было не смотреть на казнь, крики были слышны даже на берегу реки. После этого желающих отправиться с весточкой к Гаю Юлию Цезарю больше не было.

С едой становилось все хуже, паек урезали наполовину, а на моей шее сидело трое взрослых и двое детей, поэтому изготовил спиннинг и занялся рыбалкой. Кельты не мешали, понимая, что пойманного мной не хватит на три с половиной тысячи человек. Вода была холодная, рыба попадалась редко, но худо-бедно не голодали. Заодно соорудил и спрятал в кустах большой плот. Сказал, что нужен мне для рыбалки, а на самом деле для срочной эвакуации. На этом плоту можно было увезти все мое семейство, включая слугу Гленна, а я как-нибудь в спасательном жилете поплыву рядом. К тому же, к плоту можно будет привязать лошадей, чтобы потом не ловить их на противоположном берегу.

Я лежал в палатке и продумывал планы на будущее — куда податься, если сумею вырваться без существенных потерь из осады, и чем заняться? — отдавая предпочтение какому-нибудь приморскому городу в Провинции, чтобы не появилось желание еще раз сплавать на остров Британия за оловом, когда к Синни обратился легионер с вопросом, где я.

— Что надо? — крикнул я из палатки.

Выбираться наружу без важного повода у меня не было желания.

— Мне сказали, что ты читать умеешь, — сказал легионер, подойдя к палатке. — Я тут пилум нашел, попал в башню и застрял, а к нему пергамент привязан с какими-то каракулями. Может, что-то важное, а может, и нет, я грамоте не обучен.

— Давай сюда, — потребовал я, выбираясь из палатки.

Написано было на греческом языке. Гай Юлий Цезарь извещал, что идет нам на помощь, просил проявить мужество и продержаться до его прихода.

Увидев улыбку на моем лице, легионер спросил:

— Что там написано?

— Цезарь идет к нам! — крикнул я громко, чтобы слышали все, кто стоял неподалеку от палатки. — Пойдем к легату, — сказал я легионеру, — он наградит тебя.

Квинт Туллий Цицерон отвалил сотню денариев за радостную весть и сразу приказал трубить большой сбор. Когда воины построились, легат, сразу переводя на латынь, зачитал короткое послание командующего армией. Весть уже успела разлететься по каструму, и все равно легионеры заорали радостно, будто только сейчас узнали. Орали от радости даже часовые на вышках.