Сквозь туман я увидел датские знамена. В центре было знамя Хестена, череп на длинном шесте. У слабого ветерка не хватало сил раскрыть полотнища, поэтому я не разглядел, изображены ли на них орлы, вороны или кабаны. Я просто их сосчитал. Их было как минимум тридцать, часть закрывал туман, и под этими знаменами датчане строили стену из щитов.

У нас было два знамени. Мереваль водрузил над крепостью стяг Этельреда – скачущая белая лошадь. Свое знамя с волчьей головой я установил чуть пониже и к северу и велел Осви, своему слуге, срезать молодое деревце, чтобы с его помощью растянуть полотнище во всю ширину и показать датчанам, с кем им придется иметь дело.

– Это же прямое приглашение, лорд, – сказал Финан и топнул ногой по мокрой земле. – Помнишь, ангелы сказали, что ты умрешь. Им всем охота прибить твой череп над своей дверью.

– Я не собираюсь от них прятаться, – сказал я.

Финан перекрестился и перевел взгляд на вражеские полчища.

– Что ж, зато все будет быстро, – произнес он.

Туман медленно рассеивался, а дождь продолжал моросить. Датчане сформировали линию длиной в полмили между двумя рощицами. Линия была настолько плотной, что у меня возникло впечатление, будто она уходит в лес. Странно, подумал я, но в этой непредвиденной войне все было странно.

– Семьсот человек? – прикинул я.

– Примерно, – ответил Финан, – в общем, много. И еще больше среди деревьев.

– А зачем?

– Может, ублюдки хотят, чтобы мы атаковали их? – предположил Финан. – Чтобы потом взять нас в клещи?

– Они знают, что мы не станем атаковать, – сказал я.

Они значительно превосходили нас по численности, а наши люди не были обученными воинами. Датчане наверняка это знали просто потому, что фирды редко вооружали щитами. Ну, выстроили бы мы стену из щитов, но они увидели бы, что по обеим сторонам стоят люди без щитов. Они стали бы для них легкой добычей – ведь при наступлении противника фирд сломался бы, как сухая веточка, в этом я не сомневался.

Однако датчане зачем-то разместили своих людей среди деревьев. Время от времени они били мечами по щитам, чтобы устрашить нас, и я слышал их боевые кличи, хотя они и находились довольно далеко.

– Почему они не наступают? – жалобным тоном спросил Финан.

Я не мог дать ответ, потому что не представлял, что задумали датчане. Мы в их полной власти, а они стоят на месте, вместо того чтобы наступать. Вчера они медленно продвигались на юг, а сегодня стоят недвижимо? И это великое вторжение? Я разглядывал их, гадая, и вдруг над головой у меня пролетело два лебедя, громко хлопая крыльями. Знак, но вот что он означает?

– Если они убьют нас всех до одного, сколько людей они потеряют? – спросил я у Финана.

– Сотни две, – прикинул он.

– Вот поэтому они и не атакуют, – сказал я, и Финан озадаченно посмотрел на меня. – Они прячут людей в лесу не в надежде на то, что мы будем наступать, – пояснил я, – а чтобы мы не поняли, сколько их. – Я замолчал, чувствуя, что мысль начинает обретать четкие очертания. – Если точнее, – добавил я, – то как их мало.

– Мало? – удивился Финан.

– Это не великая армия, – ответил я, неожиданно ощутив, что моя догадка верна. – Это только видимость. Сигурда здесь нет, Кнута тоже.

Это было единственное объяснение, которое я мог найти. У того, кто командовал этими датчанами, было меньше тысячи человек, и он не хотел потерять две-три сотни в сражении, которое не имело отношения к главному вторжению. Его задача состояла в том, чтобы задержать нас здесь и оттянуть другие силы саксов в долину Сеферна на то время, пока страну будут захватывать главные силы. Только вот откуда они двинутся? С моря?

– Кажется, Оффа говорил тебе… – начал Финан.

– Гаденыш плакал, – ожесточенно процедил я, – рыдал горючими слезами, чтобы убедить меня, будто говорит правду. Он сказал мне, что хочет отплатить мне за мою доброту, но я никогда не был добр с ним. Я платил ему, как и все остальные. А датчане, должно быть, заплатили гораздо больше за то, чтобы он вывалил на меня гору лжи.

Я опять не мог понять, прав ли я в своей догадке, но тогда почему датчане не выступают, чтобы уничтожить нас?

В центре их линии началось какое-то движение, щиты разомкнулись, и вперед выехало три всадника. Один держал ветку с листьями, знак того, что они хотят провести переговоры, у другого на голове был высокий шлем с серебряным гребнем и с плюмажем из перьев ворона. Я подозвал Мереваля и вместе с ним и Финаном прошел через нашу хлипкую линию обороны и по чавкающей земле направился к датчанам.

Человек с плюмажем оказался Хестеном. Его шлем был истинным произведением искусства, его опоясывал змей Миргарда[12], чей хвост опускался вниз и защищал шею, а пасть образовывала гребень, из которого и торчали перья.

– Ты надел шляпку своей женушки, – сказал я.

– Это подарок ярла Кнута, – сказал он, – того самого, который будет здесь к ночи.

– А я-то гадал, чего вы ждете, – хмыкнул я. – Теперь знаю. Вам нужна помощь.

Хестен улыбнулся, показывая, что прощает мне мои оскорбления. Человек с зеленой веткой держался в нескольких шагах позади него, а рядом с ним стоял третий парламентер. На нем тоже был шлем тонкой работы со множеством украшений, только нащечные пластины были выдвинуты вперед так, что я не видел его лица. Зато я обратил внимание на дорогую кольчугу, седло и ремень, отделанные серебром, а также на множество толстых, дорогих браслетов. Его лошадь нервничала, и он сильно ударил ее по шее, от чего животное попятилось. Хестен наклонился и погладил жеребца.

– Ярл Кнут несет с собой «Ледяную злость», – сообщил он.

– Ледяную злость?

– Свой меч, – пояснил Хестен. – Ты, лорд Утред, и он будете биться между ветвей лещины. Это мой подарок ему.

Кнут Ранульфсон считался величайшим мечником среди датчан, магом меча, человеком, который убивал с улыбкой. Кнут гордился своей репутацией. Признаться, я ощутил холодок страха. Поединок на пятачке, ограниченном ветками лещины, – это ритуальный бой, и он должен закончиться чьей-то смертью. Такой поединок превратится в демонстрацию мастерства Кнута.

– Для меня будет огромным удовольствием убить его, – сказал я.

– Но разве твои ангелы не предрекали, что умереть придется тебе? – с наигранным удивлением произнес Хестен.

– Мои ангелы?

– Умная идея, – сказал он. – Младший Сигурд привез их к нам. Двух очень красивых девиц! Он в полной мере насладился ими! И почти все наши люди.

Значит, всадник, пришедший с Хестеном, это сын Сигурда, тот самый щенок, который хотел биться со мной в Сестере. Значит, налет на Турканден был его рук делом, его затеей как командира, хотя я не сомневался, что отец отправил с ним более опытных и мудрых людей, чтобы те уберегли мальчишку от роковых ошибок. Я вспомнил, как мухи вились над телом Лудды, я вспомнил грубо нарисованного ворона на римской штукатурке.

– Когда ты сдохнешь, щенок, – обратился я к нему, – я позабочусь о том, чтобы в твоей руке не оказалось меча и чтобы ты отправился к Хель. А потом погляжу, как тебе там понравится.

Сигурд Сигурдсон стал вытаскивать меч. Он вытаскивал его медленно, как бы показывая, что вызов брошен, но отвечать на него не обязательно немедленно.

– Его зовут «Огненный дракон», – сказал он, выставляя меч острием вверх.

– Меч для молокососов, – презрительно скривился я.

– Я хочу, чтобы ты знал, как зовут меч, который пронзит тебя, – сказал он и пришпорил своего жеребца, как будто хотел затоптать меня. Однако животное попятилось, и Сигурду пришлось вцепиться в гриву, чтобы не вывалиться из седла. Хестен опять наклонился и взял жеребца за повод.

– Убери меч в ножны, лорд, – сказал он мальчишке и улыбнулся мне. – У тебя до вечера есть время, чтобы сдаться, – предупредил он, – и если ты не сдашься, – его голос зазвучал жестче, – тогда вы умрете все до одного. Но если ты сдашься, лорд Утред, мы пощадим твоих людей. До вечера! – Он развернул свою лошадь и потянул за собой жеребца Сигурда. – До вечера! – повторил он и ускакал.