– Ни за что на свете.

Кендал закатила глаза, сожалея, что придется тратить время на объяснения.

– На поверхности осталось лишь несколько швов. Все остальные раны уже заросли, а швы рассосались.

– Откуда ты знаешь?

– Доктор сказал. – Кендал посмотрела на него сверху вниз открытым и честным взглядом. – Больно не будет, обещаю. Рана уже затянулась.

И правда, вот уже в течение нескольких дней он не чувствовал никакой боли. И голова больше не раскалывалась. Можно было даже вымыться с головой. Раны затянулись и вызывали легкий зуд, да еще потихоньку отрастали волосы и ему все время хотелось почесаться.

– Ладно, – нехотя согласился он, – но если начнет болеть… – и отпустил ее руки.

– Я сразу же все брошу.

Кендал мягким, но уверенным движением наклонила его голову. Затем продезинфицировала рану.

– Сиди спокойно, – проворчала она, сняв бинты и взявшись за маникюрные ножницы.

Затаив дыхание, она приступила, и если бы не металлическое клацанье ножниц, то он ни за что бы не догадался, что первый шов уже снят. Все его внимание сосредоточилось на другом – близкое свежее дыхание женщины, ее бедра, округлость которых он уже ощущал своим плечом, ее вздымающаяся грудь чуть ли не перед самым носом – все это волновало гораздо сильнее, чем страх боли.

Возможно, ему не следовало искать ее близости. Тогда это показалось хорошей идеей. А оказалось глупым способом проверки истинности ее «брачной» истории. Пожалуй, за эту тактическую ошибку лично он расплачивался куда сильнее, чем она. Колыхание ее груди под ночной рубашкой или майкой вызывало у него бесконечные грезы и несбыточные мечты.

– Ты в порядке? – неожиданно спросила Кендал.

– Да, конечно.

– Твоя нога все еще тебя беспокоит?

– Нет.

– Тогда в чем же дело?

– Ни в чем.

– Ну так перестань ерзать. Я ничего не смогу сделать, пока ты не сядешь спокойно.

– Давай побыстрее, ладно? – сердито бросил Джон. Она положила ножницы и взяла пинцет:

– Возможно, ты почувствуешь легкую…

– О-о-о!

– Снимаю.

– О-о-о!

Она немного отступила назад и поставила руки в боки. Майка, натянувшись, выявила ее пышные формы. – Может, ты хочешь сделать это сам?

«Я хочу сделать тебя», – кричало в его душе.

– Скажи и я сразу же все брошу.

– Ты зашла так далеко, что надо побыстрее кончать, черт возьми.

Спустя какое-то время она закончила сию неприятную процедуру и продезинфицировала шрамы спиртом. Он почувствовал легкое пощипывание, но ни словом не упрекнул.

– Как только твои волосы отрастут, – произнесла она, убирая ненужные инструменты, – ты будешь чувствовать себя как новенький.

– Вряд ли.

– А, амнезия? Все еще никаких проблесков?

– Не притворяйся, что разочарована, – хмыкнул он. – Ты же не хочешь, чтобы я что-нибудь помнил?

– Очень даже хочу.

– Тогда почему не помогаешь мне вспомнить прошлое? Как только дело доходит до чего-то важного, ты тут же становишься сдержанной.

– Доктор сказал…

– Доктор сказал, доктор сказал, – передразнил он недовольным голосом. – Ты как-то говорила, что не доверяешь этому болтливому и самодовольному идиоту, но сие ничуть не мешает тебе ссылаться на него, когда это выгодно.

– Доктор сказал, – продолжила она, не обращая внимания на возражения, – что мне не следует обременять твое сознание избыточной информацией.

Кендал явно выглядела недовольной из-за его ворчливости и грубости. Неужели эту женщину ничто не волнует, подумал он. Ее удивительно спокойный голос и исключительная невозмутимость не только не успокаивали его, а наоборот, доводили до белого каления.

– Тебе ни к чему торопиться с восстановлением памяти и насиловать себя, – пояснила она. – Память вернется только тогда, когда сама этого захочет. И незачем ее подгонять.

– Ага, тебя это вполне устраивает.

– Спорный вопрос, – сказала Кендал – Хорошо, валяй. Что ты хочешь узнать?

– Кто отец твоего ребенка?

Наконец-то! Честная, не наигранная, импульсивная реакция. Она была просто потрясена откровенностью вопроса. Он застал Кендал врасплох. Она ожидала услышать все что угодно, но только не это.

– Это не мой ребенок, – с уверенностью заявил Джон. – Я знаю, что не мой, – повторил он твердо. – Он не вызывает у меня никаких эмоций. Он не плоть плоти моей.

– Да как ты можешь? Откуда ты знаешь? Ты ведь даже ни разу не дотронулся. Даже не посмотрел на него ни разу.

– Я… Я не могу, – запинаясь, выдавил он. – Он… вообще дети… Они… – Что он мог ей сказать? Что они наводят на него ужас? Кендал подумает, что он сумасшедший, и будет права. Нет, самое близкое по значению слово, которое, пожалуй, передаст всю гамму его чувств, – это страх. Каждый раз, приближаясь к ребенку, он испытывает прямо-таки животный страх.

Кендал с любопытством уставилась на него, ожидая, когда же он выскажется.

– Мне слишком не нравится, как они хнычут и плачут, – наконец произнес он.

Одна только мысль о детском плаче доводила его до нервного тика. Он слышал отзвуки своего недавнего кошмара, но вместо того, чтобы отогнать их и побыстрее забыться, усилием воли воскрешал все подробности. Он старался раздвинуть границы сознания и на этот раз уловил что-то такое, что раньше всегда ускользало. Во сне он отчетливо обнаружил стремление во что бы то ни стало прекратить детский плач. Но сейчас понял еще кое-что поинтереснее: он боялся внезапного молчания так же сильно, как и плача. Вероятно, потому, что молчание ребенка в его сознании ассоциировал ось со смертью. Теперь Джон хорошо это знал. А также знал, что каким-то образом несет за это ответственность. Господи.

Прошло немало времени, прежде чем он осмелился открыть глаза. Он чувствовал себя физически истощенным и подавленным, будто снова пережил ночной кошмар.

Кендал застыла как вкопанная, глядя на него со смешанным чувством беспокойства и сожаления.

– Когда ты попыталась избавиться от меня в Стивенсвилле, это имело какое-то отношение к ребенку? – он наконец-то решил нарушить тишину. – Что я имел против него?

– Ничего.

– Не лги мне, Кендал. У меня какое-то сильное предубеждение против грудного ребенка, и я не знаю отчего. Если я не законченный бессердечный подонок, то должна же существовать причина, объясняющая такое мое отношение. Что это за причина?

– Я не знаю.

– Скажи мне.

– Я не знаю!

Я беременна!

Кендал прямо-таки вцепилась в руль, чтобы сдержать охватившее ее радостное волнение. Но это оказалось невозможно. Она то и дело вскрикивала, громко смеялась, вздрагивала, пожимала плечами. Если бы в этот момент кто-нибудь с улицы заметил ее, то непременно бы подумал, что она спятила. Но Кендал была слишком счастлива, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Интересно, подумала она, догадывается ли Мэт. Нет, скорее всего. В том, что она уехала из дома рано утром, не было ничего необычного. Она довольно часто являлась к себе в офис задолго до начала рабочего дня, чтобы поработать в спокойной обстановке, не опасаясь неожиданных вторжений.

Однако сегодня утром планы ее несколько изменились. Кендал поехала на прием к гинекологу, не желая посвящать Мэта, пока не получит достоверных медицинских подтверждений этого безумно радостного факта, что на свет скоро появится долгожданный маленький Бернвуд.

Кендал настоятельно упрашивала гинеколога и персонал до поры до времени держать все в тайне. Подобные новости в Проспере распространяются со скоростью света. Ей просто не хотелось, чтобы об этом важном событии Мэт узнал от посторонних. Она жаждала сообщить ему новость первой.

Да, надо улучить момент. Может, во время обеда?

Пожалуй, она позвонит и договорится встретиться где-нибудь в городе. А еще лучше подождать до вечера и сообщить во время ужина при свечах.

Когда она добралась до здания суда, все еще стояло раннее утро. На автостоянке перед судом не было еще ни одной машины. Она словно на крыльях влетела в здание и по пустынным коридорам быстро направилась к себе.