Все разговоры гостей крутились вокруг одной-единственной темы: кто с кем спал и когда, кто от кого забеременел и когда? Люди, так или иначе связанные с кино, жили в своеобразном ритме съемок — от фильма к фильму; их любовные интрижки, семейная жизнь, измены длились не дольше, чем съемки очередного фильма. По прихоти судьбы (или режиссера, называйте как хотите) встретившись на съемочной площадке, мужчины и женщины играли свои роли и волей-неволей переносили игру в жизнь. Завязывался очередной роман, который, как правило, заканчивался традиционно: после рождения ребенке весь романтизм, любовь и страсть улетучивались и связь прекращалась: женщина-мать оказывалась не такой соблазнительной как женщина-любовница.

В тот день Тори поняла, что ненавидит этих людей, ненавидит их вторжение в свой дом, на свою территорию. Они заполняли собою все пространство — гостиную, кабинеты, библиотеку; Тори вышла в сад, но и там снова были эти люди, пьющие, болтающие о всякой ерунде — от этого можно было просто сойти с ума! Добравшись до бассейна, своего убежища, Тори, задыхаясь, наклонилась? к воде, но и она не принесла успокоения. Подумав, девушка решила уехать — села в новенький автомобиль, подаренный родителями, и была такова, только гравий полетел из-под колес. Ехала она не в Беверли-Хилз и не в Вествуд, а гораздо дальше, туда, где жили простые люди, небогатые, не изнеженные, не избалованные всевозможными привилегиями.

В той среде, где она жила, было что-то такое, отчего в душе ее поднимался гнев, которого она не могла объяснить и которого стыдилась; стыд мешал ей полностью отдаться гневу и понять его природу. Но когда она уезжала, ей становилось легче, на расстоянии от дома гнев ее ослабевал, оставалась только память о том, что он когда-то сотрясал все ее существо.

Машина мчалась в сторону окраин, петляя по узкой долине, навстречу полосе мерцающих в темноте огней. Дорожная пыль ела глаза, забивалась в поры, и Тори сбавила скорость. Подъехав к какому-то задрипанному бару, она припарковала машину и зашла внутрь. Чувство одиночества не покидало ее, и Тори захотелось, чтобы рядом оказался Грег, единственный человек, который понимал ее и принимал такой, какой она была. Но подобное желание было невыполнимым, потому что брат Тори в то время находился в Кэл-Тече, готовясь к выпускным экзаменам.

Подойдя к стойке бара, Тори заказала выпивку, потом неоднократно повторила заказ. Ей еще не было восемнадцати, и таким, как она, отпускать спиртное было запрещено, но красивая внешность служила ей лучшим пропуском — ни один владелец бара ни разу не попросил ее показать удостоверение личности.

Из автомата доносилась музыка, многие танцевали. Тори заметила нескольких молодых людей в черных кожаных куртках с повязками на рукавах, в татуировках, с длинными волосами, с толстыми ремнями в заклепках. Эти явно прикатили сюда на мотоциклах. Тори обратила внимание на одного из них, у него на шее висел череп. Парень танцевал с девушкой, она говорила ему что-то, но он не слушал, затем он рассмеялся, поглаживая ласково череп, сказал, перекрывая голосом музыку «Он настоящий, старуха. Когда-то принадлежал крысе, думавшей, что я позволю ей жить у себя на кухне. Как тебе это нравится, а?» Девушка захихикала, но продолжала танцевать, не отводя взгляда от жуткого талисмана. Большинство ребят и девушек с удивлением уставились на Тори. Среди посетителей бара она выглядела как роза в капустной грядке. Кто-то уже тыкал пальцем в окно, из которого был виден ее сверкающий автомобиль. Только парень с черепом не обратил на Тори никакого внимания, единственный из всех. Он был некрасив и непривлекателен, но Тори выбрала его, почувствовав в нем огонь, горевший и в ней: огонь ярости плененного зверя, опутанного узами лицемерного общества. Здесь, в этом захолустном баре, девушка поняла истоки своего гнева и недовольства своей жизнью.

Тори смотрела на девчонку, с которой танцевал парень, привлекший ее внимание, и завидовала ей, потому что та не скрывала своих чувств, как вынуждена была делать Тори; девчонка жила простыми, элементарными эмоциями, но они были настоящими, а не поддельными, как у обитателей лос-анджелесских киностудий.

Вдруг Тори резко встала и, оттолкнув девчонку от парня, начала танцевать с ним. От парня исходил тяжелый запах выделанной кожи и пота — примитивный запах животного.

— Да как ты смеешь? — воскликнула его растрепанная партнерша по танцам, лицо ее перекосилось от злобы.

— Отвали, — толкнула ее Тори, продолжая танцевать, — сейчас моя очередь.

— Сука! — девица вцепилась в нее и стала оттаскивать от парня. И в этот момент Тори дала волю своим долго сдерживаемым чувствам, — развернувшись, она так заехала сопернице кулаком в лицо, что та свалилась от удара на пол.

Тори не видела выражения глаз своего партнера — зачем ей смотреть на него? Его лицо и его глаза ее не интересовали.

— Эй! — прокричал парень, — эй!

Тори по-прежнему не смотрела на него и не видела, что тот остановился.

— Ты кто такая, твою мать! — разозлился парень и, недолго думая, очень спокойно, как будто перед ним копошилась муха, с силой врезал Тори по носу и сломал его...

...Нос сросся немного неправильно, и Лора потащила дочь к своему пластическому хирургу, однако, увидев большой ряд образцов носов на выбор, которые предложил врач, Тори опрометью бросилась прочь из клиники и никогда туда больше не возвращалась, а искривленный нос служил ей напоминанием о том, как ей не удалось получить то, чего ей очень хотелось, — свободы. Свободы быть — но кем? Адона была права, когда говорила, что Тори нужны сильные переживания, страсти, иначе она чувствовала себя заключенной в тюрьму, а какая же жизнь в тюрьме?

Лора Нан заглянула в библиотеку и увидела там дочь Мать успела облачиться в голубые джинсы с рядами вырезов по краям карманов и вдоль боковых швов и белую матросскую рубаху, наивно считая, что простенький костюм поможет ей стать ближе к дочери. Наряд Лоры только разозлил девушку, так как она знала, что ее попытка быть на дружеской ноге с ней — всего лишь очередная игра в дочки-матери.

— О, ты здесь, дорогая! Тебя искали, но не могли найти, а ты вот где спряталась! К тебе пришли, — Лора сверкнула ослепительной улыбкой.

— Ко мне, не может быть! Кто же это? — Тори подняла взгляд от книги, которую читала, удобно устроившись в большом кожаном кресле и перекинув босую ногу в шлепанце через подлокотник. Из одежды на ней была только длинная студенческая майка. — Никто не знает, что я дома.

— Тем не менее, он здесь.

— Кто?

— Рассел.

— А фамилия?

— Но как же, дорогая, ты должна знать — Рассел Слейд. — Лора продолжала улыбаться, словно ждала указания режиссера: «Достаточно!»

— Господи! — Тори захлопнула книгу и спрыгнула с кресла. — Почему ты не послала его ко всем чертям? Могла бы сказать, что меня нет дома?

— Зачем? Наоборот, я сказала ему, что очень рада его видеть, что, кстати, сущая правда, и просила подождать, пока я схожу за тобой. Давай...

— Мама, Рассел Слейд выгнал меня с работы!

— Уверена, это просто ошибка, какие-нибудь внутренние дела. Твои профессиональные качества здесь ни при чем. Смена власти или что-то в этом роде. Новый начальник всегда приводит своих людей, это естественно. У нас на киностудиях такое случается на каждом шагу, и я считаю, что для начальства это способ самозащиты. Только не нужно видеть в разной ерунде личную обиду, понимаешь?

— Но он ни разу не говорил со мной с тех пор, а прошло уже полтора года!

— Даже когда мы были... в Вашингтоне в прошлом году?

— Даже тогда.

В Вашингтон они приехали, чтобы получить лично из Рук президента Почетную медаль Конгресса, которой посмертно был награжден Грег Нан. Вернувшись домой, Лора спрятала медаль в один из ящиков комода в комнате сына — высокая награда была не предметом гордости для нее, а лишним напоминанием об ужасной трагедии, случившейся в семье.