— С какой стати я должен был говорить тебе об этом? Я владею фирмами в Италии, Испании, Гонконге, так же как и во Франции. О других своих фирмах я тоже тебе никогда не рассказывал. Мне не приходило в голову, что тебя подобные вещи могут интересовать.

— Как раз деятельность французской фирмы представляет для меня интерес.

— Но мой бизнес касается только меня. — Эллис посмотрел на дочь. — Ну не гляди такой букой, Тори. Я и твоей матери сказал бы то же самое, что и тебе сейчас, но у нее хватает ума не спрашивать.

— Но в сделке с Бернардом участвовал не только ты, но и мама.

— Бернард имел с Лорой отдельный разговор. Твоя мама — обеспеченная женщина и принимает свои собственные решения. И по этому вопросу тоже. Она вполне справляется с делами, а бизнес, кстати, вносит некоторое разнообразие в скучную семейную жизнь.

— Не понимаю, как Бернарду удалось втянуть вас в это дело. Почему вы согласились финансировать покупку оружия для националистической организации в бывшем Советском Союзе? Он рассказал вам про Грега, так?

— Во-первых, Тори, Бернард нас ни во что не втягивал, как ты изволила выразиться. Мы оба — я и Лора — сами решили финансировать затею Бернарда, и приняли свое решение независимо друг от друга. Во-вторых, Бернард предупредил нас, что дело рискованное. Он объяснил нам ситуацию.

— Рискованное дело? — переспросила Тори.

— Ну да. — Эллис остановился, повернулся лицом к дочери. — Я говорю о том риске, которому подвергались ты и Грег, а не мы с Лорой.

— А-а...

Они пошли дальше, к увитой плющом и виноградной лозой аллее, и Эллис спросил дочь:

— Ну как тебе понравилась Москва?

— Она мне показалась такой... странной, что ли, — быстро ответила Тори. — Я ждала другого. Чувствовала себя в этом городе неуютно, наверное, из-за тех сложных обстоятельств, в которых мы там очутились. Хотя, Москва... вообще какая-то беспокойная, неустроенная, там не расслабишься...

— Да, я понимаю, — задумчиво сказал Эллис; перед его глазами встали картины детства, проведенного в России, и они были таким яркими, словно все происходило только вчера.

— Папа, но ты мне так и не ответил на мой вопрос, — напомнила Тори. — Почему все-таки Бернарду удалось уговорить вас?

— Подожди, Тори. Имей терпение. — Эллис остановился посередине аллеи. — Как ты нашла Грега? Я имею в виду его самочувствие.

— Грег изменился, — ответила Тори и увидела, что отец вздрогнул при этих словах. — Ничего удивительного в этом нет. Наоборот, после того, что он пережил, это даже естественно.

— Что с ним произошло? Даже Бернард не имеет ни малейшего представления о том, что с Грегом делают русские и почему они держат его в плену.

— Грег и русский космонавт были незаконно подвергнуты эксперименту, в результате которого получили приличную дозу космической радиации.

— Боже мой! — воскликнул Эллис. — Тори, нам необходимо заключить с тобой соглашение. Никогда и ни при каких обстоятельствах мы не скажем этого твоей матери.

— Но Грег уверял меня, что вы знаете о том, как он сейчас выглядит.

— Нет. Мы не знаем. Или он ошибся, или его неправильно проинформировали.

— Тогда конечно. Мама не выдержит удара, если увидит его таким, какой он сейчас. У него кожа стала скользкой и гладкой, как у дельфина, да еще приобрела серебристый оттенок. У него абсолютно нет волос. Нигде. А какие с ним произошли внутренние изменения — одному Богу известно. Вполне возможно, что к тому времени, когда ты увидишься с ним, появится что-нибудь новое.

Эллис устало опустился на массивную каменную скамью, стоявшую неподалеку, и долго сидел, ничего не говоря и уставившись в пространство.

— Какой жестокий мир, — наконец вздохнул он. Тори подошла к нему, постояла рядом. На душе у нее было пусто. Ни сочувствия, ни жалости к отцу она не испытывала, и не потому, что у нее было черствое сердце, просто она знала, что он, как всегда, далек от нее; несмотря на то что они были одной плотью, — отец и дочь — между ними никогда не было ни настоящей близости, ни взаимопонимания. Отец и сейчас был так же далек от Тори, как и прежде. И в его переживаниях она не видела ничего, кроме огромной любви к Грегу. Тори вспомнила Кои, последний ужасный день, проведенный вместе с ней, яркие краски, удушливый запах цветов, блеск стального лезвия в лучах солнца, фонтаном брызнувшую кровь. Непонятные горы и мелькавшие среди них огоньки... Открыть дверь и впустить свет в комнату... О чем-то похожем, кажется, говорил Грег. Интересно, смерть человека может открыть путь свету?..

Наверное, такое возможно. Последние секунды жизни Кои изменили не только ее саму, но и Тори тоже. И она была одета в тот день в белые одежды, и кровь Кои пролилась на них, и очистила ее. Тори смогла наконец сделать то, что так долго боялась сделать: заглянуть в глубину собственной души, понять, что, как и Кои, зашла слишком далеко. Она привыкла к насилию, упивалась властью, которую оно давало в мире, где правят сильные. И насилие испортило, развратило ее, распространилось в ее душе, как раковая опухоль. Кои не видела для себя выхода и предпочла умереть; Тори надеялась, что сумеет справиться с собой, изменить себя.

Эллис Нан отвлекся от своих мыслей, посмотрел на дочь. Изумился выражению ее лица и хотел что-то сказать, но передумал. Так они и молчали, два родных человека, одновременно близкие и далекие друг другу люди.

Лора Нан вернулась со съемок где-то около полуночи и быстро нашла Тори, — она всегда знала, где следует искать дочь. Чутье не подвело ее и на этот раз. Она зашла в библиотеку и увидела, что девушка, свернувшись калачиком в кресле, читает книгу Стэнли Карноу «Вьетнам. Страницы истории».

— Моя дорогая! Как чудесно, что ты снова дома!

— Здравствуй, мама, — Тори закрыла книгу. Лора нахмурилась и подошла к креслу, где сидела дочь, опустилась рядом с ним на пол, сложила ноги в позе лотоса.

— Занятия йогой помогают быть в форме, — сказала Лора и весело рассмеялась, вспомнив серьезный тон, каким произносил эту фразу ее преподаватель по гимнастике йоги.

Тори почувствовала, что мать нервничает. Это было так необычно! Она не помнила, чтобы Лора когда-нибудь нервничала. Во всяком случае, в ее присутствии.

— Если я не ошибаюсь... Я так поняла, что ты виделась с Гретом?

— Почему ты мне не сказала о том, что мой брат жив? Очень жестоко с твоей стороны, Зачем ты заставила меня проливать слезы скорби по живому человеку?

— О, дорогуша, ты думаешь, мы с отцом не страдали? Нас постоянно мучили мысли о том, как он там? Что с ним?

— Мама, ты мне не ответила.

— Я не люблю, когда меня допрашивают.

— Мама, ну что ты говоришь? Никто тебя не допрашивает. Я просто задала тебе вполне естественный вопрос.

— Мне не нравится тон, которым ты задала этот вопрос.

— Ну, хорошо, извини меня, пожалуйста, — примирительно сказала Тори, зная, что если она сейчас не извинится, то дальше будет разговаривать еще сложнее.

— Ничего, ничего, — Лора милостиво кивнула головой. — Меня попросили, чтобы я не говорила тебе о Греге.

— Кто?

— Твой отец, конечно. Кто же еще?

— А чья это идея? Эллиса?

— Нет. Насколько я помню, Бернард Годвин что-то такое говорил по этому поводу.

— А ты не знаешь, почему Бернард хотел скрыть от меня, что Грег жив? — продолжала терпеливо допытываться Тори.

— Конечно, знаю, — сердито ответила Лора. — Он не хотел беспокоить тебя. Да-да, я прекрасно помню его слова: «Хочу избавить Тори от ненужных волнений».

— Странно как-то.

— Поговори с отцом. Тори наклонилась к матери:

— Но сейчас я разговариваю с тобой и спрашиваю тебя.

— Не настаивай, Тори. Я не имею права...

— Но ты — моя мать. И ты имеешь право. Лора закрыла лицо руками и разрыдалась. Тори наблюдала за матерью, не зная, искренние ли это слезы или всего лишь актерское притворство.

— Ты, наверное, считаешь меня глупой, — немного успокоившись, сказала Лора. — Занятой лишь модами да организацией пошлых вечеринок. И не отрицай, я вижу тебя насквозь. Ты презираешь тот образ жизни, который я веду. — Лора вытерла глаза, вздохнула. — Но и я сама презираю эти вечеринки, глупые разговоры и прочее. В душе я — простая деревенская девушка, стеснительная, боящаяся быть самой собой. Я живу не в том городе, занимаюсь не тем делом. Все не то и не так. И никого не волнует, что творится в моей душе. А если кто и копнет поглубже, то это не из интереса к моей особе, а в каких-то своих эгоистических целях.