[*Крендели в форме «скрещенных рук»]

— Вот-вот, одна дурь у них на уме, — пробурчал Арно. — Швабы и есть швабы. Кстати, а почему вы расстались, ты так и не рассказал. Поссорились?

— Нет, — пожал плечами Бидо. — Просто разошлись наши дорожки. Рутгер решил в Италию идти. Там, говорит, кошельки потолще и возможностей побольше. Тем более, у него там старый знакомец большим человеком стал. Слыхал про дуку Гварньери?

— Что еще за дука? — вмешался в разговор Мартен Грожан, отхлебывая воду из калабасы. — Дука-бука. Как будто чудище косматое.

— Дука — это «герцог» на итальянском, — рассмеялся Бидо. — Хотя он вроде и не итальянец никакой, а тоже шваб из-под Страсбурга. Вернер из Ирслингена, или Гарнье, если по-вашему.

— И чем же знаменит этот твой дука? — спросил Арно.

— Говорят, он сейчас самый важный кондотьер в италийских землях.

— Кондо-что?

— Кондотьер, — терпеливо повторил Бидо. — Капитан наемников значит. Рутгер говорил, под его рукой сейчас три тысячи шлемов служит, а пехоты и обоза — без числа. Швабы в основном или другие немцы, хотя есть и итальянцы, и арагонцы, и даже мавры встречаются.

— Я смотрю, не больно-то разборчив этот твой дука, — скривился Арно. — Только я не понял, он знатный сеньор или кто?

— Сам себя он называет герцогом, но Рутгер обмолвился как-то, что никакой он и не герцог вовсе, а обычный младший сын обедневшего рыцаря из Швабии. Но чего у него не отнять — это ловкости и удачи необыкновенной, поистине дьявольской.

— Чтобы содержать три тысячи прожорливых ртов, одной удачи с ловкостью маловато будет, — покачал головой Арно. — Где он флорины-то берет на свое воинство?

— Города итальянские ему платят, — ответил Бидо.

— За что? — не понял Арно.

— За то, чтобы он на них не нападал. Или за то, чтобы нападал, но не на них.

— А я вот не понимаю, — снова вмешался Мартен Грожан. — Отчего все так ломятся в эту Италию, словно там страна Кокань для них?* Откуда у этих италийцев столько золота?

[*Мифическая страна изобилия и безделья]

— Ну это-то как раз понятно, — махнул рукой Арно. — Золото течет с Востока, а итальянцы оседлали эту жилу и срезают с нее самые жирные куски. А там ведь не только золото — там и пряности, самоцветы, шелка, хлопок, фрукты диковинные, красители редкие, скакуны арабские, рабы с рабынями, наконец. Словом, все самое редкое и ценное — за что наши сеньоры глотки друг другу перегрызут. Потом, итальянцы, особенно улитки-ломбардцы — большие мастера по части разных фокусов со звонкой монетой. Они же из этих своих банков целые сети раскидали по всем землям: тут выгодно поменял монеты, там удачно ссудил с хорошей лихвой, глядишь — вот ты уже и ровня сеньорам. Ну или почти ровня. Только я одного не понял, Бидо: ты говоришь, города платят этому твоему дуке, чтобы он на них не нападал. А что же мешает им сговориться и насувать ему полную котомку, чтоб бежал до своей Швабии вприпрыжку и не оглядывался?

— Не знаю, — развел руками Бидо. — Там же у них чисто змеиное кубло: все против всех воюют.

— И как этот дука оказался там с такой оравой латников и пехотных людей?

— Ну ты же знаешь, германские императоры всегда стремились в Северную Италию, еще со времен Оттона Великого и Фридриха Рыжебородого. Двадцать лет назад император Людовик Баварский тоже пошел по их стопам. Дабы, как писал Гумберт Финдлинг, посрамить подлого узурпатора, христопродавца и ересиарха, кагорского папу Иакова.

— Это ты про Его Святейшество Иоанна XXII? — усмехнулся Арно.

— Про него самого. И вот, значит, тот германский император Людовик задолжал своим рыцарям, что отправились с ним в италийский поход, огроменные деньги. Отчего те стали уходить от него сотнями, ища себе более платежеспособных покровителей. И многие поступили на службу разным городам: Пизе, Флоренции и прочим. А еще раньше император Генрих VII приходил в Италию с рыцарским воинством, и неожиданно там помер, а рыцари его остались без жалованья. Ну и тоже пошли под руку городов. Так они там и копились веками, все эти бродячие риттеры и кнехты.*

[*Нем. «рыцари и оруженосцы»]

— А отчего ж они домой не возвращались, в Швабию свою или еще куда? — Арно не смог удержаться, чтобы еще раз не вытащить из ножен свой новый меч с драконами.

— А что им там делать? — пожал плечами Бидо. — Они же мелкие нобли — в основном, младшие сыновья безземельные, да бывшие клирики, коим прискучило по монастырям пузаны набивать. А в Италии можно высоко взлететь, особенно если жениться удачно. Итальянские подестá* часто не прочь выдать своих многочисленных бастардок за полезного кондотьера. Рутгер говорил, можно прийти в Италию с тремя грошами в кармане, занять флоринов у тамошних банкьеров, обзавестись кое-каким вооружением да добрым конякой — и вот ты уже без одной минуты рыцарь. А потом, если повезет, добываешь в бою знатного пленника — и в одночасье становишься богачом. Потом добываешь себе дочку местного подеста — и вот ты почтенный сеньор с собственной землей. А в Швабии своей кто ты? Да никто: бродяга худородный, мышь амбарная, дырка от штанов. Вот они и остаются там, в Италии, пускают корни.

[*Главы итальянских городов-государств]

— Занятно, — задумчиво протянул Арно. — Но ты недорассказал про этого дуку Гварньери…

— Ах да. В общем, лет десять назад миланцы разгромили наемных рыцарей, именовавших себя компанией Святого Георгия. Те немногие, кому удалось уцелеть, собрались и выбрали себе в капитаны дуку Гварньери. Он, видать, уже опытный был к тому времени вояка. И вскоре прозвали они себя magna societas, «великая компания». Или societas fortunae, то бишь «компания удачи». Постепенно она росла, пополнялась всякими бродячими рыцарями, оставшимися не у дел. Потом до того разрослась, что стала чисто саранча. Помнишь, у Иоанна Богослова: «И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые…»

— «Лица же ее — как лица человеческие», — закончил цитату Арно. — Да уж, прокормить ораву из нескольких тысяч латников непросто: сожрут и вытопчут все на своем пути.

— Точно, — кивнул Бидо. — И вскоре итальянские города стали предлагать им деньги просто за то, чтобы те поскорее убрались с их земель. А чтобы активнее предлагали, дука Вернер начал их понемногу стимулировать: тут виноградник вырубит, там оливковую рощицу пожжет. А потом и напрямую стал указывать, сколько ему заплатить следует, чтобы он не жег ничего. Немцы называют это брандшатцунг, сиречь «огневой побор».

— Гадский какой язык, — поморщился Арно. — Словно дохлую кошку пережевываешь.

— Я привык уже, — улыбнулся Бидо. — Даже понимать многое стал.

Проснувшийся Гастон Парад, с видимым интересом слушавший рассказ Бидо, не удержался и спросил:

— А как у них там с «этим делом»? С женщинами?

— Рутгер говорил, что добра этого там в обозе — хоть отбавляй. Но большинство — так сказать, de mala conditione, невысокого качества. Есть, конечно, прачки, поварихи, пекарщицы, служанки разные. А в основном, конечно, меретриски продажные. И в какой город ни придут — тут же тебе новое пополнение из распутниц местных.

— Видимо, деньжата там все-таки водятся? — прищелкнул языком Гастон. — И сколько же загребают эти немецкие бродяги?

— Сложно сказать, — задумался Бидо. — Ну, скажем, простой пеший ратник имеет в месяц два-три флорина жалованья. Этот как ремесленник примерно. Десять флоринов в месяц получают знатные рыцари. А баннереты — вдвое больше, флоринов двадцать. Вроде как немало, но тот же конь боевой обойдется в полсотни флоринов минимум, а скорее в сотню. Вот и считай: коня убили под тобой — год службы насмарку. А его ж еще содержать нужно, кормить, попона, сбруя, плюс себе оружие справлять, кольчугу чинить, лихву платить банкьерам и так далее… А лихва там, говорят, о-го-го какая. В общем, на жалованье вряд ли протянешь. Вся надежда на трофеи.