[*Пессак — местность юго-западнее Бордо]

После рагу был подан овечий сыр, а за ним — главное блюдо вечера, ради которого и приходили гости. Мать внесла с кухни плоскую глиняную миску, покрытую сверху другой такой же. «Только не орехи, мама, только не орехи!» быстро-быстро зашептала про себя Ариана. Орехи в миске означали отказ.

Мать подняла крышку — на дне миски алели два десятка сочных перезрелых ягод лесной земляники. Жанте не смог сдержать глуповато-довольной улыбки. Ариана же и обрадовалась, и расстроилась одновременно. «Обязательно мать хоть чем-то да испортит настроение, не может обойтись без своих колкостей. Вот к чему было лишний раз намекать на мой возраст?»

Этой осенью Ариане исполнялось двадцать — довольно поздний срок для замужества. Все эти двадцать лет она прожила с матерью в небольшой деревушке к югу от Бордо. По крайней мере, так рассказывала мать. Деревушка называлась Кастаньеда и насчитывала не более десятка дворов. Жили здесь исключительно корзинщики и гробовщики. Раньше жил еще городской палач, но его то ли убили, то ли он сам куда-то сгинул по пьяному делу.

Странно, но Ариана никогда не разговаривала с матерью об отце. Словно его и не полагалось вовсе. По счастью, судьба избавила ее от злых соседских детей с их глупыми дразнилками: те немногочисленные дети, что жили в Кастаньеде, либо были совсем несмышленышами, либо уже вытянулись в посерьезневших подростков, которым не по возрасту было насмехаться над сопливой батардкой.*

[*Рожденной вне брака]

С того времени Ариана из нескладной чумазой замарашки превратилась в молодую девушку, на которую заглядывались не только крестьянские юноши из окрестных деревень, но и расфранченные сынки богатых городских торговцев. Слегка вьющиеся темно-каштановые волосы, огромные серо-синие глаза на удлиненном лице, прямой и гордый нос — как у античных кариатид на храме Покровительницы, что с незапамятных времен возвышается в северной части Бордо. Особенно бросалась в глаза неестественно белая и гладкая, словно отполированная, кожа в мраморных прожилках вен. И взгляд — пристальный, немигающий, словно застывший. Из-за этого взгляда кое-кто за глаза называл Ариану змеей и даже брейшей.*

[*Ведьмой, колдуньей]

— Ариа-ана! Скорее иди домой! — снова прозвучал вдалеке сердитый голос матери.

Позавчера с самого утра знакомые и родственники жениха, взяв в руки палки, обвитые голубыми лентами, и приколов к камизам* букетики полевых цветов, отправились по домам соседей и родственников зазывать их на свадьбу. Палки предназначались для отпугивания дворовых собак. Пусть уже мало кто держал злобных псов у дверей, но древняя традиция чтилась свято.

[*Нательным рубахам]

Первым делом посетили священника. Пройдя через маленькую боковую дверцу аббатской церкви Сент-Круа,* что на самой южной оконечности Бордо, прямо у городской стены, встретились в притворе с отцом Бернаром, чтобы договориться о дне и часе венчания. Церемонию назначили на завтра пополудни. А сегодня еще предстояло отвезти приданое в дом жениха. Еще одна старая традиция, которую нельзя нарушать.

[*Досл. «Святого Креста»]

— Ариана! Да где тебя черти носят?! Одну тебя все ждут!

Ариана нехотя покидала свое укрытие в кустах крыжовника. В последний раз он защищал ее от тревог назойливого мира. Прощай, милый крыжовник, прощай, молчаливый хранитель детских грез.

Мать, сердито уперев руки в бока, недовольно смотрела на нее:

— Где ты бродишь столько времени?! Быстрее собирайся, скоро стемнеет уже.

Пожилой погонщик, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоял рядом с повозкой, украшенной гирляндами цветов. К передней части повозки было прикреплено веретено, обвитое голубой лентой, а на дне телеги лежал нехитрый скарб: набитый шерстью матрац, нательное белье и немного глиняной посуды, покрытой блестящей глазурью.

— Адишац,* дядюшка Эстрабу, — поприветствовала погонщика Ариана.

[*Здесь: «добрый день, здравствуйте»]

— Адишац, дочка, — улыбнулся тот в ответ.

Через пару минут тронулись в путь. Пыльная сельская дорога бежала вдоль монастырских виноградников и мельниц, мимо пустошей, заросших вереском и утесником, через шаткий деревянный мостик над мелководной речушкой Перлонг. Затем из-за деревьев Ариана увидела высокую каменную звонницу приходской церкви Сен-Николя-де-Грав. Они должны были венчаться в ней, но в последний момент Жанте вдрызг рассорился с местным кюре. Придется завтра ехать в город, в аббатство Сент-Круа. Не то чтобы дальний крюк, но уж очень неприятны все эти городские придирки…

Чуть в отдалении, из-за густых кустов акации, мрачной тенью вырастала темная черепичная крыша лепрозория. Жуткое место, даже собаки не бегают вблизи него. Казалось, будто сами стены здания, сложенные из грязно-белесого известняка, источали заразу и зловоние. Погонщик мулов, а вслед за ним и Ариана, поспешно перекрестились и отвернули взгляд.

За поворотом начинался пригород, в котором жил Жанте. Несколько рядов саманных домишек, прилепившихся друг к другу, и почти никакой зелени: ни деревьев, ни садов — лишь несколько черных свиней, разлегшихся в дорожной пыли. Вскоре повозка подъехала к дому жениха. На самом деле, это был дом родителей Жанте, но мать его умерла еще при родах, а отец три года назад ушел на заработки в Беарн, и с тех пор от него не было ни слуху ни духу.

Дядюшка Эстрабу, вместо того чтобы остановиться у дверей дома Жанте, с невозмутимым видом проехал мимо. Таков обычай. Через пару мгновений из дома жениха выбежали трое молодых парней, среди которых был и заводной шафер Шибале, и с громкими криками принялись уговаривать возницу повернуть поводья. Тот, как водится, поначалу не соглашался. Пришлось потрясти перед ним звонкой монетой — только после этого погонщик соблаговолил развернуть своих мулов.

Наконец, из дома вышел и сам жених. Небольшого роста, коренастый и широкоскулый, с выпуклым лбом и слегка косящими глазами на плоском смуглом лице — Жанте сложно было назвать красавцем. Однако уверенная осанка и твердость во взгляде выдавали в нем человека надежного и основательного, из тех, что не привыкли выпрашивать у жизни незаслуженные подарки.

Жанте молча улыбнулся Ариане, сдержанно поклонился дядюшке Эстрабу и, не произнеся ни слова, направился к повозке. Он вообще был не особо разговорчив, тем более, на людях. Пока возница балагурил с друзьями жениха, сам Жанте деловито перетаскивал поклажу из повозки в дом. Закончив работу, он подошел к Ариане, сидевшей все это время на телеге.

— Как поживает матушка Роза? — учтиво поинтересовался жених.

— Божьей милостью, хорошо, — ответила Ариана.

— Тетушка Сеголена благодарила ее и просила передать, что ей очень помогла та настойка. Она сказала, что отдаст вторую часть денег дней через десять, когда городской казначей заплатит ее мужу за работу.

— Я передам, — кивнула Ариана.

— Платье уже готово?

— Да, вчера матушка привезла из города.

— Синее или красное?

— Завтра сам увидишь, — улыбнулась Ариана.

— Хорошо, — кивнул жених.

Немного помолчали, прислушиваясь, о чем беседовали Шибале с дядюшкой Эстрабу. Вечерний ветерок доносил с юга дурманящий запах лаванды и сосновой смолы.

— Смотри, что подарил мне на свадьбу Ачегорри, — Жанте достал из-за пазухи небольшой нож с резной ручкой из слоновой кости.

— Ух ты! — Ариана восхищенно принялась разглядывать замысловатые узоры на рукоятке. — Смотри, тут дракон!

— Это Сугаар, наваррский эренсуге.*

[*Баск. «змей»]

— Наверное, уйму денег стоит такой нож?

— Ачегорри сказал, что выменял его у какого-то наваррца на трех взрослых свиней. Но это ж Ачегорри, он мог и приврать.

Ариана вернула нож Жанте:

— Только не показывай его никому. Ты же знаешь, нам нельзя.

Жанте лишь махнул рукой:

— Да не узнает никто.

Помолчали еще немного.

— Ты волнуешься? — нарушил молчание Жанте.

— Ага, — призналась Ариана.

— Я тоже. Немного, — тут же поправился Жанте. — Но ты не бойся. Со мной тебя никто не тронет.