И я - огромный и широкий по сравнению с ней. Способный сломать её даже своим дыханием, но похожий на человека. На обычного парня.

Я выглядел как все – рубашка, брюки. Никакой излишней растительности. Никакой дикости в виде, как я привык ходить в последние годы своей отшельнической жизни.

Я выглядел НОРМАЛЬНЫМ. Пусть даже не чувствовал себя таким ни единой секунды.

Я ДОЛЖЕН был вести себя как НОРМАЛЬНЫЙ парень, чего бы мне этого не стоило.

Даже если мои глаза горели нездоровым блеском, а мое тело отчаянно требовало её.

Я смотрел на свое отражение в распахнутой створке огромного окна, простирающегося от пола до потолка, начиная верить, что я могу попробовать быть таким, как в этом отображении, которое не может показать зверя внутри меня.

- Генри, ты уверен, что хочешь открытия этой клиники? Мне кажется этим вечером тебе очень тяжело…. – неуверенно прошептала Соня, и я с удивление заметил, что мы осторожно двигаемся, слегка раскачиваясь в такт музыки, которую я не слышал, полностью погрузившись в свои попытки вести себя прилично.

Было ясно, что и Кэтрин и Соня мое поведение воспринимали, как нежелание работать.

Или что Ричард насильно навязал мне эту идею. И пришло время объяснить, что это не так… вернее, не совсем так.

Соня не знала меня.

Не знала моего прошлого.

Не знала меня настоящего, но я не хотел обманывать её.

С самого первого момента я говорил ей только правду, даже если она воспринимала это за игру или мои попытки завлечь её, и это было важно для меня.

Я хотел, чтобы она узнала меня.

МЕНЯ. Настоящего. И возможно смогла бы понять, до того, как увидит во мне зверя.

- Тяжело… это правда, - наконец выдохнул я, собираясь с духом, чтобы заговорить о том, что ранило меня все эти годы, разрывая окровавленную душу снова и снова. И как же это было чертовски сложно - быть откровенным и обнажить себя кому-то кроме Ричарда, позволяя заглянуть в мой жуткий мир, который каждую ночь выплескивался кошмарами и вселенским чувством вины, что пожирало меня день за днем.

В груди стало больно, когда я снова увидел его образ и пронзительные добрые глаза, которые словно смотрели на меня из глубины моей души.

- Рич уже рассказал, что наш дедушка был врачом. Великим человеком. Гуманистом. Абсолютным идеалом нашего папы. Именно дед начал стоить империю Ричардсон, которая затем перешла в руки к папе. Дед открыл первую клинику и оказывал услуги всем – для богатых платно, для тех, кто нуждался в нем – бесплатно. Но только при отце клиника Ричардсон обрела свой статус. При нем у нашей семьи появился достаток, место в обществе и то, что принято называть престижем. Папа был гениальным хирургом. Лучшим в своем деле. Он был идеалистом. За мир во всем мире. Отважным. Благородным. Милосердным. Был…

Мой голос дрогнул, и оборвался, когда мир поплыл перед глазами страшной картиной прошлого, где люди в черном окружали закрытый гроб с останками отца.

Ладони Сони опустились на мои плечи, чуть сжав их своими маленькими пальчиками, и притянув к себе, возвращая меня в реальный мир. Но даже сейчас я не посмел опустить голову, чтобы заглянуть в её распахнутые глаза, хотя моя душа рвалась к ней и умоляла быть моим шансом.

Моим единственным спасением от кошмара прошлого. Моим ангелом.

- …с детства я хотел быть похожим на папу. Всегда. Будучи очень маленьким, я играл в доктора, зная, что когда вырасту стану левой рукой отца, рядом с Ричем, который станет его рукой правой. Я не хотел быть никем другим, и отец всегда искренне верил, что мы продолжим его дело и укрепим то, что он гордо называл «империя Ричардсон». Всё изменилось один летом, когда мы снова уехали на ранчо с папой, Ричем, дядей Шоном и Ником.

Мне казалось, что вокруг меня упала температура воздуха, и стало тяжело дышать, когда воспоминания завладевали мной всё сильнее и сильнее, так же, как сильнее сжимали мои плечи пальчики девушки.

- Папа всегда спокойно относился к животным, а дядя Шон очень любил. И когда мы нашли лисенка, попавшего в капкан, все говорили, что проще дать ему умереть, чем пытаться вылечить. Но дядя Шон никого не слушал. Он был хирургом для людей, но спас его. Именно тогда я понял, что мир зверей был мне ближе, чем мир людей, - внутри меня всё сжалось в удушающий комок ужаса и боли, когда я смолчал о том, что я стремился к миру животных подсознательно, потому что сам был зверем.

Мужчиной, способным причинить много боли.

Мужчиной, чьи инстинкты были звериными.

Мужчиной, который не мог их контролировать, не мог, но учился. Мучительно и больно.

Ладонь Сони плавно опустилась на мою каменную грудь, в которой истошно колотилось сердце, разрываясь от того, что никогда не уходило из моей памяти. И тело дрогнуло от этого прикосновения, возбуждаясь до искрения, словно оголенный провод под напряжением.

Я снова судорожно уставился на собственное отражение, повторяя себе, что я могу быть нормальным.

Я ДОЛЖЕН быть нормальным.

-…я ничего не сказал отцу, - натянуто продолжал я, уже не пытаясь скрыть откровенной хрипоты в моем голосе, понимая, что девушка воспримет её, не как показатель желания, - Я боялся обидеть его. Я молчал, когда поступил в университет, который закончил папа, и в котором учился Ричард. Я молчал долгое время, пока учился. Много лет я не мог найти в себе смелости, чтобы признаться, что мое призвание спасать иные жизни, но мне казалось, что отец поймет меня. Когда я закончил университет с красным дипломом, папа был горд. Именно в тот день после праздничного ужина он взял меня с собой и увез на побережье, где вручил ключи от клиники. Клиники, которую все эти годы он строил для меня… а я сказал ему, что мечтаю быть другим доктором…

Если сердце умеет разлетаться на мелкие острые осколки несколько раз за жизнь, то в этот момент это случилось снова.

Ужас той ночи вернулся ко мне, словно не было этих жутких 8 лет одиночества и вины, пожирающей меня. Словно отец снова стоял передо мной раздавленный и уничтоженный моими словами.

- В тот день я разрушил его жизнь… - прошептал я, чувствуя, что начинаю задыхаться, и что прохладные ладошки Сони, скользнув по моей груди, быстро опустились на скулы, поглаживая мои горячие щеки, а её отрывистое дыхание коснулось моего лица, когда девушка потянула мою голову вниз, заставляя посмотреть на неё, - Я убил его в ту ночь, Соня, это я виноват в его смерти.

Как утопающий я хватался за её взгляд, словно за спасательный круг, чувствуя её близость, видя её распахнутые глаза, полные поддержки и нежности, в которых я хотел утонуть, чтобы найти свой вечный покой.

- Не говори так, Генри, - прошептала Соня, поглаживая моё лицо своими маленькими пальчиками, и не давая мне пропасть и сгинуть в собственный боле,- Ты не виноват.

Я судорожно вдыхал её аромат, прижимаясь пылающей кожей к её ладоням, желая снова погрузиться в одно лишь желание - быть рядом с ней, быть в ней, но не сходить с ума от этой ядерной смеси вожделения, горя и ночных кошмаров, которые раз за разом напоминали мне о прошлом.

- Нет, это всё я….в ту ночь отец больше не сказал мне ни слова, а на утро он позвал меня, маму и Ричарда, сказав, что уезжает вместе с дядей Шоном, чтобы помогать людям. Сказал, что ему и мне нужно время, чтобы подумать и принять правильное решение. Он уехал….и больше не вернулся.

Я боялся, что снова увижу перед собой закрытый черный гроб, поэтому настойчиво и отчаянно всматривался в глаза Сони, видя перед собой бескрайнее чистое небо, полное бирюзы и прозрачной дымки чистоты.

Так говорила и моя мама.

Что отец уехал бы в любом случае.

Но мы не попрощались.

Мы не говорили и больше уже никогда не будем говорить.

Я закрыл глаза, погружаясь в свои чувства и ощущения, думая лишь о том, насколько близко теперь была ко мне Соня.

Как её маленькое тело прижималось ко мне.