11 августа 1794 года «Анна-Маргарита» бросила якорь на рейде Ревельской бухты. Румянцев тепло распрощался с капитаном и офицерами и уехал в Петербург. Его появление не осталось незамеченным. Екатерина приняла его благосклонно, но после этого кто-то наябедничал, что, мол, Румянцев своевольничает. Недовольная императрица собственноручно черкнула записку графу Чернышеву: «Я желаю знать, что транспортное судно 11 месяцев пробыв в Стокгольме делало? Для чего не возвращалось, и много ли через то казне убытков учинено? Вопрос идет о том судне, на котором сюда приехал граф Сергей Румянцев».

Чернышеву пришлось отдуваться… Он-то полюбовно, по старой дружбе, разрешил Румянцеву задержать «Анну-Маргариту» в Стокгольме. Но все обошлось, а транспорт скоро благополучно закончил кампанию, перешел в Кронштадт на зимнюю стоянку.

В ту пору, когда «Анна-Маргарита» отстаивалась в Стокгольмских шхерах, республиканская армия подавила мятежи внутри Франции и начала наступление за ее пределами. Буржуа, воспользовавшись слабостью якобинцев, захватили власть и положили конец революции. Отныне армия под флагом республики выполняла волю новых правителей. Войска не без успеха двинулись в Нидерланды, Италию, Испанию. На море французам тоже поначалу везло. Англичане упустили большой конвой французских транспортов с зерном из Вест-Индии, покинули Тулон.

Буря, взбудоражившая Францию, вполне закономерно выплеснула за ее пределы энергию ненасытных буржуа.

В союзе с Испанией и Данией французы решили расправиться со своим давним соперником. Особое значение приобрела борьба на море, поскольку главный их неприятель, Англия, могла существовать только за счет торговли с Европой и колониями. Весьма образно нарисовал в прошлом веке панораму начинающейся схватки на море авторитетный историк адмирал Мэхэн: «Война против торговли в течение Французской революции как во время республики, так и при владычестве Наполеона, характеризовалась такой же страстностью, такими же чрезвычайными и широкими замыслами, такой же упорной решимостью окончательно низвергнуть и искоренить всякую противодействующую силу, какие характеризовали и все другие политические и военные предприятия этой эпохи. В усилиях надеть ярмо своей политики на торговлю всего мира два главных борца, Франция и Великобритания, балансировали в смертельной схватке на обширной арене, попирая ногами права и интересы слабейших стран, которые — одни в качестве нейтральных, другие в качестве подчиненных, дружественных или союзных держав — смотрели безнадежно на происходящее и убеждались, что в этой великой борьбе за существование ни мольбы, ни угрозы, ни полная отчаяния пассивная покорность не могли уменьшить давления, постепенно разрушавшего их надежду и даже самую жизнь».

Масштабы начавшейся схватки впечатляли. Северное побережье Европы, от Голландии до Нормандии, западный берег Франции вдоль Бискайского залива, Средиземное море и, наконец, Атлантика с богатыми французскими колониями у берегов Америки.

Флот Англии — более сотни линкоров, французы имели на несколько десятков меньше. Но британцам кораблей все равно не хватало. Часть их чинилась в портах, на других не доставало экипажей. Англичане обратились к русской императрице…

В день летнего солнцестояния года 1795 эскадра вицеадмирала Ханыкова в два десятка вымпелов покинула Ревельский рейд и направилась к берегам Англии… Тридцать кампаний не покидал палубу боевых кораблей Петр Иванович Ханыков. Впервые отличился под Кольбергом, потом при Чесме. Ни одной военной кампании не отсиживался на берегу. Два ордена и золотая шпага «За храбрость» венчали последнюю военную страду на Балтике со шведами. Все бы ничего, но впервые налет грусти временами омрачал лицо адмирала.

Шестой десяток разменял вице-адмирал, и казалось, все в жизненной колее устоялось. Службой и карьерой доволен, здоровье не ахти, но слава Богу, на берегу семья… Но как у морских тружеников — «на берегу — в гостях, а в море — дома». Потому у многих морских «волков» семейная неустроенность. Частенько страдают близкие из-за материального недостатка. Как ни говори, а ежели нет наследства или дохода с имения, на одно жалованье семью содержать трудно. Но с этой стороны у Ханыкова дела поправились, когда он получил звание контр-адмирала.

Но частенько домашний очаг светится, а тепла нет, хотя этого вроде бы и не ощущалось.

Известно, что семейная жизнь моряков отличается одной особенностью — длительными разлуками неделями, месяцами, а иногда и годами супруги не встречаются друг с другом. Отсюда и неурядицы. У кого-то все обходится, у многих далеко не всегда. И частенько не по причине супружеской неверности. Происходит надрыв душевный, который мудрено и объяснить. Загадочны натуры женские…

Обычно, как и было заведено в Кронштадте и разрешалось Морским уставом со времен Петра Великого, перед началом кампании или дальним походом на корабли съезжались жены офицеров, погостить перед дальней дорогой, проводить своих благоверных. В прошлом году к Петру Ивановичу по заведенной привычке из Петербурга наведалась жена. Как всегда расположилась в его каюте. На другой день эскадра начала вытягиваться на рейд, жена собиралась уйти на яхте в Петербург. Ханыкову доложили, что линкор «Святой Николай» сел на мель. Частое явление в Кронштадте. Вице-адмирал вышел на шканцы, осмотрелся, распорядился, а когда вернулся в каюту, внутри у него сразу все вдруг сжалось, похолодело… В пустой каюте кормовое окно было настежь распахнуто. На столе, прижатая вазой, лежала записка… Пришлось писать объяснение.

Как положено, командир Кронштадтского порта доносил адмиралу Голенищеву-Кутузову об отправке эскадры в море, а в конце сделал приписку: «И вот еще скажу, милостивый государь мой, странное приключилось: в 3 часа пополудни, когда уже корабли последние пошли и „Св. Николай“ прижался к мели, П. И. Ханыков на яхте имел с собой жену, которая хотела при съеме их с якоря ехать в Петербург. Вышел он на шканцы, жена осталась в каюте, минут через 10 он вошел в каюту, ее уже не нашел, оставила ему прощальную записку, что она на свете более жить не будет, и видно, что в окно выбросилась в воду».

Приятели, сослуживцы восприняли происшедшее поразному, но в одном мнения сходились: «Несладкая доля женщины, связавшей свою судьбу с морским офицером».

…Теперь в дальнем походе к берегам Англии Ханыков питал надежду развеяться и забыться в буднях корабельной жизни, вдали от приевшегося Финского залива. Прежде он не раз плавал к берегам Англии, служил волонтером в звании офицера на британском флоте.

Отправляя эскадру, Чернышев, бывший когда-то послом в Англии, предупредил Ханыкова:

— Гляди в оба, Петр Иваныч. Суда-то наши не ахти, в сравнении с аглицкими, у них добротней. Да и служители иховы побойчее, плавают скрозь годами. Держи нашу честь, не посрами.

Сейчас подгоняемая попутным ветром эскадра легла на курс вест и Ханыков, глядя в подзорную трубу, диктовал флаг-офицеру замечания:

— Пиши, «Михаил» рыскает влево, «Николай» увалялся вправо, «Ретвизана» черти куда понесли.

Ханыков перевел взгляд на вымпел. «Ветерок и волна в корму, строй держать тяжко».

— Будто стадо коров, разбрелось — проговорил он досадно, вскинул трубу и крикнул вне себя: — Дай позывной и пушку Игнатьеву на «Рафаил», куда он попер к норду, а за ним и «Пимен» следом…

На сигнальных фалах затрепетали позывные фрегата «Рафаил», следом рявкнула пушка, выражая недовольство флагмана действиями капитана.

На палубе «Рафаила» забегали люди, отдавая шкоты [36] одного борта, перебрасывая паруса на другой.

Широко расставив ноги у грот-мачты, молча следил за движениями подчиненных матросов помощник вахтенного начальника мичман Василий Головнин. Разнос флагмана за дурной маневр он принимал и на свой счет… За полгода совместной службы матросы научились понимать молодого мичмана с полуслова и действовали лихо, стараясь не подвести своего начальника. В отличие от многих офицеров он ни разу не поднял руку на матросов, да и бранился только по делу, как-то добродушно, вроде «Эк ты, увалень неотесанный» или «будто тюфяк размякший»…