— Поправим… А может быть, и порох отсырел…

— Товарищ генерал, у меня просьба. И Миша поддержит, — Романовский принял на себя начало неприятного разговора.

— Давай.

— Вы смелый человек…

— А без лести?

— Похлопочите о пилоте Туманове. Пусть его не снимают с борта. Разрешите летать парню.

— Аварийщиков защищаешь? Он молод, много времени впереди, успеет загладить свою вину.

— Я знаю Туманова. Если снимут, он может не вернуться в авиацию.

— Тем паче! Тонкую жилу не терплю!

— У него все сложно… Раньше вы не жалели времени и из цыплят делали боевых петухов. А сейчас… устали, да?.. Из него получится незаурядный пилот. Верю!

— Твердо?

— Иначе не просил бы.

— Семейственности с ним никакой?.. Ладно, ладно, не кипятись, знаю тебя, бобыля! — Смирнов взял со стола трубку. — Вот курить собираюсь бросать… Не обещаю положительного результата для вашего Туманова, но войду с ходатайством к начальнику политуправления… Сложное дело, сложное…

В больницу девушки забежали после обеда: Светлана ушла с лекции, а Мария отпросилась с работы. Они тихо уселись на белой скамейке, ожидая нянечку.

Светлана несколько раз начинала писать записку и рвала листочки. В первое посещение их довольно бесцеремонно выдворили из больницы, сославшись на запрет врача. И только в третий раз, когда Мария применила все возможное, вплоть до кокетства с главврачом, им разрешили передать пару яблок, а от Василька принесли письмо. Паническое письмо. Его давило чувство вины и пугала дальнейшая судьба. «…В лучшем случае меня поставят мотористом… Я болван! Сопляк!.. Без неба крышка!..»

«Как ответить, успокоить? Где взять эти волшебные слова?» — думала Светлана, и у нее быстро увлажнялись ресницы.

— Напиши одно, одно-единственное слово! — словно прочитав ее мысли, сказала Мария.

Светлана благодарно кивнула и вдруг заметила судорожно сжатую руку подруги. Длинные розовые ногти Марии врезались в ладонь, пальцы белели.

В комнату ожидания вошли Семен и Илья Борщ.

Семен увидел Марию. Лицо осталось спокойным, только брови дрогнули и поднялись на высоком лбу. Мария встала, опустив руки, пристально смотрела на него. Казалось, тронь ее — она сейчас же сорвется с места и ринется по коридору.

«Сядь же, сядь! Что вытянулась? Захлопни глазищи! — хотелось закричать Светлане. — Он же твоего мизинца не стоит. Сядь!»

Но Мария застыла. Сердце подсказало ей, что здесь, сию минуту должно все решиться. Они смотрели друг на друга не отрываясь, и Мария ждала слова или движения Семена. Пусть говорит что хочет, даже ругается, пусть делает что-нибудь совершенно не относящееся к ней, она все равно поймет. Она почувствует.

Под негустыми белесыми бровями Семена засветилась грустная радость. Он шагнул к Марии неуклюже, почти боком. Она не постеснялась окружающих, осторожно положила ему на плечи легкие руки. Так стояли с минуту. Поднял тяжелые руки и он. Большая ладонь, едва касаясь, погладила Марию по плечу.

«Все улыбаются. И я тоже!» — весело смотрела по сторонам Светлана.

Семену было хорошо, как никогда. Казалось, он всю жизнь кого-то звал, ждал, и вот на зов пришла ОНА. Семен не смог бы объяснить, что за тихие радостные чувства бродят в нем сейчас, но был твердо уверен, что нашел давным-давно потерянное, без чего жизнь кособочилась, и ее надо было удерживать, как оползень. Он не знал, где родился, какими были отец и мать. Это как провал, как яма в душе, как пустота, которую невозможно заполнить, как часть его самого, которую кто-то украл. Еще детдомовским мальчишкой он пытался заполнить этот провал и жадно тянулся к взрослым людям, хорошим, по его мнению. А им было не до него. Они гасили горе большой войны, торопились, не хватало сил и времени. Конечно, они старались отдать и Семену часть своей теплоты, но почему-то больше запомнились мальчику черствые и равнодушные. Он не помнил, чтобы кто-нибудь из старших поцеловал его, приласкал, подарил новую игрушку, но четко, как картинки, видел и сейчас наказания, не физические — таковых не было, — а наказания, вызывающие горькую обиду в маленьком человеке. Они порождали настороженность, неверие в справедливость. Сверстники его не обижали. Он рос крупным, сильным и злым пареньком, сразу же давал сдачи даже тем, кто был постарше, дрался, не чувствуя боли, не отступая. Повзрослев, стал непременным защитником слабых, таких, как Василек Туманов — пацанчика доброго и беззащитного. И с каждым годом набирая силу, все более обретая личную независимость, он чувствовал возрастающее отчуждение взрослых. Они тоже больше заботились о малышах, отдавали им досуг, а ему предоставляли право расти без опеки, в суете забывая, что не только у мышонка, но и львенка должна быть мать с теплым шершавым языком и мягкой карающей лапой. Недостаток того и другого очерствил Семена. И если бы не воспитательница Анна Родионовна, кто знает, в кого превратился бы львенок. Ее одну Семен помнил и чтил до сих пор, как помнил и Вася Туманов, и все ребята из их группы. Для Семена она была справедливым наставником, другом. А родного человека так и не было…

— Хватит сантиментов! — прервал затянувшееся молчание Илья. — Здравствуйте, девчатки!

— У кого еще передачи? — спросила вошедшая нянечка.

— У нас! — в один голос откликнулись Светлана с Ильей.

Нянечка посмотрела на протянутые посылки и, поставив на тумбочку поднос, сказала:

— Многовато, хлопчики. Ну ладно, сыпьте сюда… Тише, тише, уроню!

В полу халата падали кульки с яблоками, конфеты, печенье, баночка с медом. В нагрудный карман халата засунули букетик цветов.

— Записку! — воскликнула Светлана.

— Вишь, руки заняты. Вернусь еще.

— Давайте напишем общее письмо, — предложила Мария.

— Не возражаю, — солидно изрек Илья.

Семен вытащил из планшета лист бумаги, приложил к стене, начал писать.

«Привет, Василек!

Ты будешь летать! Нет, не надо жать мне руку и ронять в суп благодарные слезы — спасибо скажешь Борису Николаевичу. Ухаживай за гребешком, ведь в нем вся краса петуха! Изучай самбо — встреча с «рыжим» будет не из приятных, шею он тебе намылит основательно за все. Понял?

Жму лапу. С. П.»

«Выздоравливайте, Василий! Верьте: все будет хорошо. Сообщите день выписки, мы обязательно встретим вас. Маруся».

«От имени коллектива желаю тебе поправиться. Что написал Семен — это полдела, о второй половине поговорим на бюро. Неукоснительно выполняй предписания врачей, соблюдай режим, в этом залог твоего здоровья. На деньги, отпущенные профкомом, мы купили и передали тебе яблоки — 1,5 кг (антоновка и золотой ранет), конфеты разные в трех кульках, колбасы полукопченой 300 г…»

— Бумаги не хватит. Не крохоборничай! — возмутилась Мария.

«…В общем, всего много. Не забудь о солидарности с товарищами по палате, поделись. Лопай, поправляйся! Илья Борщ».

Как и посоветовала Мария, Светлана написала единственное слово: «Люблю!» и, никому не дав прочитать, сложила лист и передала нянечке.

На улице Светлана предложила:

— Пойдемте ко мне, ребята. Поговорим, посидим в саду.

Семен, казалось, не расслышал. Прижав к себе локоть Марии, он шел и смотрел, как высоко в небе тает облако. Проследив за его взглядом, Мария сказала:

— Сем, пусть на нем улетит все нехорошее, а?

Семен кивнул, еще сильнее прижав локоть подруги. Облако с каждой минутой становилось более расплывчатым. И вдруг, попав в луч солнца, вспыхнуло и совсем растворилось в бесконечной голубизне.

Не заметив, как отстали товарищи, Семен с Марией ходили по уютным улицам Саратова, пока не спустилась ночь, а потом говорили о чем-то хорошем и нужном и, наверное, интересном, потому что любопытное солнце не выдержало и стало вылезать из-за горизонта. Утро, погожее и тихое, застало их на Набережной Космонавтов, и гудок теплохода напомнил о начале нового дня.

В это утро генерал Смирнов решил подвести итоги работы комиссии и перед заседанием говорил с Терепченко в кабинете.