— Пьян был?

— Представьте, Галина Терентьевна, трезвый.

— О, может быть, его совесть мучает? Надо навестить, Владимир Максимович, пойдемте. Оставим эту пару тет-а-тет.

— Пойдемте, Галина Терентьевна, — согласился Донсков.

По дороге он сказал:

— Не знаю, одобрите ли вы мои действия, но я, позвонив в город, узнал, что для заграничной командировки требуется пилот-инструктор и наш самолет-метеоразведчик. Хочу предложить командиру послать туда…

— Куда?

— В Монголию.

— Конечно, Руссова. Он командир корабля.

— Нет! — Донсков пристально посмотрел на Лехнову. — Воеводина! Воеводин сам просил поддержать его кандидатуру.

Лехнова побледнела и остановилась:

— Сам? Но… Михаил не согласится отдать самолет-метеоразведчик.

— Сейчас лето — обойдемся.

— Хорошо… не беспокойтесь, мой ангел-хранитель, я поддержу Воеводина!

— Хочется верить, — буркнул Донсков.

Донсков листал подшивку политдокументов и донесений о работе за прошлый год. Очень аккуратен был его предшественник. Все дотошно фиксировал, сохранял, снабжал комментариями. Пожелтевшие за довольно короткое время листы имели свой голос. А если вдуматься и представить, чуть-чуть пофантазировать, можно увидеть за бумагами и людей. Услышать их речь, деловую, гневную, подобострастную или смешливую.

Сверху в папке лежал объемистый годовой план, до предела насыщенный политзанятиями, лекциями, агитмероприятиями. В каждой графе галочка: «выполнено». Отмечено, где что проводилось: «Подразделение. Клуб. Аэродром». Донсков посмотрел август. Кого же учил, с кем беседовал замполит, если в этот горячий месяц на базе не бывает почти ни одного пилота?

Комментарий к беседе «по душам».

«…Получив письмо матери, я немедленно вызвал Галыгу и пытался внушить ему, что престарелые родители достойны большего внимания. Галыга вел себя пассивно, логическим доводам не внимал…»

Галыга нагловато предложил политработнику впредь его не вызывать. А если тому хочется поговорить, пусть приезжает к нему на точку.

Донсков сличил производственный план с планом политработы. Они нигде не перекрещивались. «Лебедь, рак и щука!» — подумал Донсков.

Политзанятия… Их можно проводить в средней школе, в колхозе, среди марсиан с одинаковым успехом. Общи, стандартны. Слова холодные, казенные. Донсков читал как-то в журнале «Вокруг света», что рязанский поп Ираклий проповедовал «восемью голосами», зная, до кого из прихожан какой «голос» доходит. Проповеди он готовил по нескольку лет. Они были не длинными. Но в них было все, что тревожило прихожан. Даже анафема кабатчику государственной монопольки! Донсков поймал себя на том, что свой первый доклад написал за три дня.

В протоколе одного партсобрания гневный вопрос: «Почему в магазинах нет зубного порошка или пасты?» Ответ замполита: «Я не интендант». Тогда еще вопрос, теперь уже ехидный: «Скажите, правильно ли сделал Руссов, перейдя на авторотацию?» — «Впервые слышу, что Руссов перешел на авторотационную машину!» — был ответ. Замполит не знал, что авторотация — это самовращение винта. Не знал, в каких случаях она применяется. Конечно же, ответ его встретили хохотом.

И наконец, перед Донсковым протокол партийного собрания, последнего для его предшественника. И в нем: «Нам стало известно, что вы заняли этот пост по протекции!»

Это был главный довод людей, делающих жизнь собственными руками. ОСА отвергло партработника, узнав, что он занял должность по знакомству. Протекционизм здесь считают смертным грехом. Как ни старался замполит — а в последние месяцы он работал несравненно лучше, — в нем все равно видели «деревянную утку», подсаженную в стаю живых. Такую утку не потопишь, но вытащить на сухое, оказывается, можно.

Уроки, уроки… Донсков учился, и не только по бумагам.

Недавно вернулся пилот Богунец, и Донсков вызвал его. Лето, а Богунец зачем-то принес в кабинет голубую песцовую шапку. По принципу «нападение — лучшая защита» он с порога начал возбужденно говорить:

— Почему бы мне, зарабатывающему побольше академика, не покупать красивое и дорогое! Законно? И я покупаю! Только где и как — вот вопрос? Смотрите! — Богунец бросил песцовую шапку на стол. — По знакомству у браконьера добыл. Дубленку… по блату девочка достала, пяток красненьких дополнительно пришлось отдать за тот тулуп! За костюм тоже полсотни продавцу переплатил! Галстук, запонки, носки, плавки на мне заграничные — хотите посмотреть? — нет, за ними я в Америку не ездил, а взял из-под прилавка нашего магазинами тоже с нагрузкой. Искупался раз — отлетела заграничная картинка, под ней лиловое клеймо Ивановской фабрики! Что вы на это скажете, товарищ замполит? От каждого по способности — каждому по труду, да? Скажете: не покупай! А я в домашних трусах купаться не могу, стыдно!

— А тоборки откуда? — спросил Донсков, выслушав наступательную речь и поняв, куда Богунец клонит.

— Единственная вещь в моем парадном гардеробе, которая не царапает совесть: знакомый пастух от души подарил.

— Значит, продавца через окно…

— Вы думаете, за плавки? И за них тоже! Или за французские духи, которые он мне из мокрой лапы в лапу совал? Не-ет! От презрения к нему и к себе! Клянусь, посмотрел я на эту паскуду, на гнусного маломерка, вспомнил, как он развращает меня и других высокооплачиваемых ударников труда, и муторно стало. Подумалось, уж если терпим таких на земле, то почему я его должен терпеть в магазине? Ведь на него жалоб воз, а он как дуб в прилавок врос! Где справедливость? Где руки, которые выжмут эту клизму, вывернут наизнанку вонючий чулок? Я где живу, в мире процветающего подпольного бизнеса?

— Ты не кричи и на бога меня не бери, Антон. И ругаться перестань. Спокойно рассказывай.

— Ну, заплатил я за духи, за пасту зубную втридорога, потом говорю: получай сдачи. За клеймо на плавках полу чай! Вылил на него духи, пастой морду натер. А он визжит и за руку укусил. Я до этого все спокойно делал, а тут не выдержал. Пусть я его с магазина снять не могу, но нужно было дать последнее публичное предупреждение.

— Значит, ты объявил продавцу о служебном несоответствии, швырнул его в витрину?

— А наперед сказал несколько теплых слов. Все покупатели слышали!

— За них в основном и угодил под арест.

— Сказал от души и честно. Потом в каталажке написал все, что надо, следователю и копию в торг. От вас мне наказание будет?

— Не стыдно, Антон?

— Малость за Аэрофлот, за себя — нет, получил сполна. Все понял, убеждать и ругать не надо. Ведь двух наказаний давать нельзя, правда? А за то, что под суд не позволили меня отдать, спасибо великое!

«Все понял. Убеждать меня не надо» — эти слова Богунца выручили Донскова. Ну что он мог сказать Богунцу? Как ответить на вопросы об армии спекулянтов государственными товарами? Что нельзя расправляться с ними самосудом? Но ведь терпение лопается у наблюдающих изо дня в день подобную картину. Сказать, что мы, в конце концов, выбьем из-под спекулянтов почву изобилием товаров? Но раньше этого они нравственно искалечат тысячи людей. В каждой деревеньке, городке и городище есть люди, способные подавить эту мразь. Но почему-то бьют по ней вполсилы! А ведь Донсков один из тех, кто должен не жалеть времени на эту борьбу! Потому что она политическая. Прежде всего политическая! Донсков здесь полтора месяца. Сказал людям уже много красивых слов. А вот до этой проблемы руки не дошли. От занятости? Нет, думалось — не его дело. На ревизоров, милицию, прокуроров перевесил работу…

Не стал ничего Донсков говорить Богунцу. Только пообещал, что посоветует выбрать парня в народный контроль.

Был у Донскова к Богунцу вопросик, очень беспокоящий не только замполита. О случае с инспектором Воеводиным. Ведь это Богунец подложил в его чемодан кирпич. Вспомнился вопрос Воеводина: «Значит, у них есть причины сильно не любить меня? Может быть, я чем-то противен людям?»