Бейб покачала головой:

– Нет, он только меня видел, и каждый раз, когда мы встречались, говорил: «Привет, Бейб, как дела?»

После, вспоминая этот разговор, Джилли поняла, что с каждым новым вопросом и ответом речь Бейб становилась все увереннее. Ей больше не приходилось, как иностранке, сражаться с языком, слова приходили легко и сами складывались в длинные, пересыпанные жаргоном предложения.

– Мы по нему скучаем, – сказала Пурспи или, может, Нита. Джилли все еще с трудом отличала одну от другой, за исключением Бейб.

– Он разговаривал в темноте. – А это точно Эмми, у нее голос чуть повыше, чем у остальных.

– Он рассказывал домам истории, – объяснила Бейб, – а мы подкрадывались и слушали.

– Так вы уже давно тут живете? – спросила Джилли.

Юн – или Каллио? – кивнула:

– Всю жизнь.

Серьезность ответа так позабавила Джилли, что она не выдержала и улыбнулась. Можно подумать, кому-то из них, кроме Бейб, больше тринадцати лет.

Остаток утра она провела с ними: болтала, слушала их чудные песни, делала наброски, когда удавалось упросить их посидеть спокойно больше пяти секунд кряду. Какое счастье, думала она, склоняясь над блокнотом, что в ее жизни был замечательный учитель Альберт Куара, который по капле влил в нее и других своих студентов умение схватывать облик и передавать его на бумаге буквально несколькими штрихами.

Уныние и тошноту Джилли как рукой сняло, собственное сердце уже не казалось ей таким болезненно хрупким, но приближался полдень, а с ним – время уходить. Ей еще надо было отнести рождественские подарки в дом престарелых Святого Винсента, куда она два раза в год приходила помогать. Она знала, что многих ее любимцев заберут на праздники домой, и если она хочет увидеть их до Нового года, нужно обязательно пойти туда сегодня.

– Мы тоже скоро уходим, – ответила Бейб, когда Джилли сказала, что ей пора.

– Уходите? – переспросила Джилли, и вдруг почувствовала, как ей сдавило грудь. После расставания с Джеффом было, конечно, хуже, но и это тоже не слишком приятно.

Бейб кивнула:

– Наступит полнолуние, и мы уплывем прочь.

– Уплывем, уплывем, уплывем, – подхватили остальные.

Было что-то сладкое и необъяснимо печальное в их хоре. Сердце Джилли сжалось еще сильнее. «Куда уплывете?» – хотела спросить она, но вместо этого у нее вырвалось:

– А завтра вы еще будете здесь?

Бейб подняла тонкую руку и поправила непокорные кудри, которые вечно лезли Джилли в глаза. И столько материнской заботы было в этом жесте, что Джилли вдруг захотелось опустить голову ей на грудь и в мирной гавани ее объятий забыть обо всем, что есть злого, дурного и тревожного на свете.

– Мы будем здесь, – сказала Бейб.

И тут же, хихикая, точно школьницы, они порскнули в разные стороны и исчезли в развалинах домов, а Джилли осталась стоять посреди опустевшей улицы. Острое чувство потери и головокружение навалились одновременно. Ей хотелось бежать за ними, хотелось, чтобы Бейб, как Питер Пен, взяла ее с собой в страну вечной юности. Но она только тряхнула головой и зашагала в центр, к дому престарелых Святого Винсента.

Визит к Фрэнку она приберегла напоследок, как делала всегда. Он был у себя, сидел в инвалидном кресле у окна, которое выходило на проулок между больницей и каким-то учреждением по соседству. Не самый заманчивый вид, но Фрэнк не возражал.

– По мне так лучше в кирпичную стену смотреть, чем в этот чертов «ящик» в гостиной пялиться. – Джилли не один раз слышала от него эти слова. – Как только изобрели телевизор, так все и пошло наперекосяк. Раньше люди просто не знали, что в мире столько плохого.

Сама-то Джилли всегда предпочитала знать, что происходит, и вмешиваться, когда дела принимают дурной оборот, а не делать вид, будто все хорошо, в надежде, что все само устроится. Уж кто-кто, а она хорошо знала, что беда не проходит сама по себе. Наоборот, если ничего не делать, все станет еще хуже. Однако в восемьдесят семь лет человек имеет право на собственное мнение, считала она и не спорила с Фрэнком.

Едва она появилась в дверях, его лицо просияло. Сморщенная кожа да кости, так он называл себя сам: смолоду не будучи упитанным, в старости он превратился в настоящий скелет. Щеки втянулись, глаза запали, тело исхудало. Кожа и впрямь стала морщинистой и сухой, от волос остались только пучки седого пуха возле ушей. Время как следует поработало над его телом, однако душу затронуть так и не смогло. Конечно, как все старики, он иногда ворчал, но словно бы в шутку, без горечи.

Джилли познакомилась с ним весной. После смерти сына он остался совсем один и потому решил переехать в дом престарелых. Фрэнк понравился ей сразу, с первой же встречи, которая тоже произошла здесь, в этой комнате.

– У тебя опять тот самый вид, – заявил он, едва она, поцеловав его в морщинистую щеку, присела на краешек кровати.

– Какой «тот самый»? – Джилли сделала вид, будто не понимает, о чем он.

У нее часто бывал такой вид, как будто она не может справиться с замешательством, – в чем, по словам ее подруги Сью, и заключался секрет ее обаяния, – но она знала, что Фрэнк говорит о другом. Она обладала особым даром притягивать все странное и необычное; тайны липли к ней, как катышки к старому свитеру.

Когда-то, еще в ранней юности, она пристрастилась собирать всякие сказки, причудливые истории, легенды и волшебные выдумки, но в отличие от Кристи, брата Джорди, никогда ничего не записывала. Чем ее так привлекали эти рассказы, она и сама не могла объяснить; просто нравилась сама идея. Но в один прекрасный день она обнаружила, что другая реальность действительно существует, и с тех самых пор ее взгляд на мир изменился бесповоротно.

Сначала ей казалось непереносимым знать, что магия реальна, и не мочь никому рассказать об этом из страха, как бы ее не сочли сумасшедшей. Но ощущение чуда, которое рождало в ней это знание, никак нельзя было считать проклятием, а собеседников она постепенно научилась выбирать. Хотя полную свободу говорить о том, что ей удавалось подсмотреть краешком глаза, она все равно могла позволить себе только в своих картинах. Зато уж там было хоть отбавляй фей любого размера и наружности, которые обживали подворотни и парки, старые речные пристани и петляющие переулки Нижнего Кроуси.

В этом они с Фрэнком были похожи. Раньше он был писателем, но когда она спросила, почему он забросил это дело, ответил, что «давно рассказал все истории, отпущенные на мой век». Джилли не согласилась, но знала, что из-за артрита он не может ни ручку держать, ни даже на клавиатуре долго работать.

– Ты опять видела что-то волшебное, – сказал он.

– Видела, – ухмыльнулась она и рассказала, как провела утро.

– Покажи, что ты нарисовала, – попросил Фрэнк, когда она выложила все.

Джилли послушно достала наброски и передала ему, извиняясь за их качество, пока Фрэнк не прекратил ее словоизлияния коротким «тс-с-с». Он листал блокнот не торопясь, пристально вглядываясь в каждый рисунок.

– Это геммины, – произнес он наконец.

– Никогда про таких не слышала.

– Мало кто слышал. Мне про них бабушка рассказывала, она их даже видела как-то ночью, они танцевали в парке Фитцгенри, но сам я их не встречал.

Голос его прозвучал так задумчиво и грустно, что Джилли немедленно захотела устроить ему побег в трущобы и познакомить его с Бейб и ее подругами, хотя и знала, что это невозможно. Какие там трущобы, она даже к себе его не могла взять на выходные, ведь без специального ухода он бы и дня не протянул. Да и по лестнице на свою верхотуру она его в коляске ни за что не затащила бы.

– А откуда ты знаешь, что они – именно геммины, и что это вообще такое? – спросила она.

Фрэнк постучал по блокноту пальцем:

– Оттуда, что вид у них в точности такой, как моя ба рассказывала. Да и потом, ты же сама сказала, что глаза у них фиолетовые.

– Только у Бейб.

Фрэнк улыбнулся, явно довольный собой:

– А ты знаешь, из чего состоит фиолетовый?