Изгой.

Одаренный музыкант, вне всякого сомнения, всякий, кто хотя бы раз слышал его игру, готов был подтвердить это, и все-таки изгой.

Так было почти всегда.

В конце семидесятых его постоянной командой были «Кулаки», которые по выходным давали концерты в Нижнем Кроуси в одном фолк-клубе, известном как «Закусочная Финни», – там постоянно тусовались те студенты университета Батлера, кто не признавал ни диско, ни панка, ни новой волны. Состав был такой: Мэтт на бузуки, гитаре, он же – вокалист, Ники Дойл на скрипке, Джонни Райан на теноровом банджо, он же иногда аккомпанировал вокалисту на классическом гибсоновском гибриде мандолины с виолончелью, и Эми Скаллан, с которой Мэтт переиграл уже во многих составах, на уиллеанской волынке и свистках.

Они играли вместе уже полтора года и выработали такой мощный, плотный звук, что за последнее время получили несколько приглашений выступить с концертами в колледжах и на фестивальных площадках в разных концах страны.

«Но этому не бывать», – думала Эми, беря в руки волынку и готовясь к серии рилов, которые завершали первую часть вечера.

Произойдет то же, что и всегда. Уже начало происходить. Не далее чем сегодня днем, она слышала, как Ники и Джонни жаловались на Мэтта, когда они собрались поджемовать с друзьями в «Арфе». Не могут смириться с существованием двух Мэттов: одного на сцене, другого вне ее. Играя с группой, Мэтт производит впечатление приветливого, компанейского парня, с которым хочется познакомиться поближе; сойдя со сцены, он становится замкнутым и молчаливым, теряет интерес ко всему, что не имеет отношения к музыке.

Но это же Мэтт, пыталась объяснить им она. Где вы найдете такого певца и музыканта, да еще с таким даром превращать даже самые заурядные песенки в сногсшибательные композиции. А любить его вам вовсе не обязательно.

Но Ники только упорно тряс головой, так что подпрыгивали русые кудряшки:

– Из-за этого парня весь кайф от игры в группе пропадает.

Джонни согласно кивнул:

– Да, никакого удовольствия. Днем он нас едва замечает, зато на сцене сплошь шуточки да улыбочки. Как ты его терпишь, ума не приложу.

Тогда Эми не нашлась что ответить, да и теперь, взглянув через сцену на Мэтта, который поднял брови, спрашивая, готова ли она, и подмигнул, когда она кивком показала, что да, никакого объяснения у нее не было. Просто за годы работы с ним она поняла, что их объединяет только музыка, которая была несказанно хороша; все остальное, если ей нужно что-то большее, она вольна искать на стороне.

Она научилась принимать как должное то, с чем многие люди не могли или не хотели смириться, но ведь ее вообще трудно было разозлить.

Бузуки в руках Мэтта протяжно загудел на ноте «соль». Он наклонился поближе к микрофону, уголок его рта дрогнул в едва заметной улыбке, когда он увидел, как несколько танцоров, предвкушая то, что последует дальше, выскочили на крохотный пятачок дощатого пола перед сценой. Эми подбросила ему несколько тактов для ритма, а потом пронзительные звуки «Дороги на Запад», рила, с которого они всегда начинали этот сет, галопом рванулись из ее волынки.

Они с Мэттом дважды прошли всю мелодию вдвоем, от начала до конца, и вскоре на площадке перед сценой яблоку было негде упасть, так что танцоры только и могли, что подскакивать на одном месте. Люди едва не толкали друг друга локтями и коленками.

На море подскакивающих, как поплавки на волнах, голов это, пожалуй, не тянет, подумала Эми, глядя на них со сцены. Больше похоже на озерцо или даже пруд.

От этого сравнения она сама заулыбалась. И поддала жару на волынке, когда скрипка и банджо вступили с первыми аккордами «Глен Аллена». Только к середине этой второй мелодии она обратила внимание на молодую женщину, которая танцевала прямо напротив микрофона Мэтта.

Она была небольшого роста, тоненькая, ее волосы напоминали золотую пряжу, а густо-синие глаза сапфирами вспыхивали в свете, который лился со сцены. Ее лицо показалось Эми немного лисьим – черты вытянутые, заостренные, как у фей на рисунках Рэкхэма, но от этого ничуть не менее привлекательные.

Другие танцоры расступались перед ней, точно камыши перед порывом ветра, и скоро вокруг нее образовалось свободное пространство, где колыхалась цветастая юбка ее широкого, без пояса, платья, пока ее крохотные, обутые в черные китайские шлепанцы ножки выписывали на полу замысловатые узоры. Ее движения были одновременно чувственны и невинны. Эми сначала приняла девушку за профессиональную танцовщицу, но, приглядевшись к ней как следует, поняла, что текучая плавность и грация ее движений – качества скорее врожденные, чем приобретенные.

Взгляд танцующей был прикован к Мэтту, и, как ни поворачивала ее мелодия, она не сводила с него глаз, но еще больше Эми удивил Мэтт, который, казалось, был зачарован девушкой не меньше, чем она им. А когда зазвучал «Шееган Рил», третья и последняя мелодия этого сета, она испугалась, что Мэтт просто спрыгнет со сцены и пустится в пляс вместе с девушкой.

– Снова! – выкрикнул Мэтт, когда мелодия уже близилась к концу.

Эми не возражала. Она качала мехи своей волынки, ее длинные пальцы плясали по клапанам дудки, и она готова была наяривать хоть всю ночь, если танцовщица устоит на ногах. Но пружина мелодии развернулась до конца и во второй раз, и вдруг все кончилось. Танцпол опустел, девушку засосала толпа.

Когда замерли аплодисменты, клуб накрыла непривычная тишина. Эми сняла свою волынку, оглянулась и увидела, что Мэтта на сцене уже нет. Она даже не заметила, когда он ушел. Тогда она подняла микрофон своей волынки.

– Мы, э-э, отдохнем немного, ребята, – сказала она в него. В тишине собственный голос показался ей ревом. – Но мы еще вернемся, – добавила она, – и поиграем для вас, так что не уходите.

Болтовня между песнями была работой Мэтта. А поскольку Эми совсем не была уверена в своем сценическом очаровании, то этим простым объявлением она и ограничилась.

Рябь аплодисментов снова пробежала по залу, она ответила на них благодарной улыбкой. Включилась клубная стереосистема, зазвучала мелодия Джексона Брауна, и Эми повернулась к Ники, который укладывал скрипку в футляр.

– Куда это Мэтт девался? – спросила она.

Тот только плечами пожал, вроде как «кто его знает?»:

– Может, пошел ловить ту пташку, которая всю последнюю песню трясла перед ним хвостиком.

– Не завидую я ей, – вставил Джонни.

Эми хорошо знала, что он имел в виду. В последние несколько месяцев они наблюдали, как случайные подружки мотыльками слетались к Мэтту, привлеченные ярким пламенем его сценического образа, но только зря опаляли себе крылышки ледяным холодом его равнодушия. Он очаровывал их в клубе, иногда пускал к себе в постель, но в конце концов единственной его возлюбленной всегда оставалась музыка.

Эми слишком хорошо это знала. Было время...

Тряхнув головой, она оттолкнула воспоминания о прошлом. Сложенной козырьком ладонью она прикрыла от света глаза и стала вглядываться в зал, пока другие двое пошли выпить пива, но ни Мэтта, ни девушки так и не увидела. Зато она углядела черноволосую китаянку, которая сидела одна за маленьким столиком у входа, как раз в тот момент, когда та помахала ей. Она и позабыла, что Люсия появилась как раз в середине первого отделения, слегка опаздывая, как и полагается светской даме, но, вспомнив, тут же подумала, уж не видела ли она танцовщицу, которая появилась примерно в это же время? Может, они даже пришли вместе.

Люсия Хан была художницей, занималась перформансом, жила в Верхнем Фоксвилле и давно дружила с Эми. Когда они только познакомились, многие советовали Эми быть с ней поосторожнее, потому что она лесбиянка и наверняка будет к ней приставать. Но Эми пропустила все это мимо ушей. Прежде всего она ничего не имела против голубых, ну а потом узнала, что единственным основанием, на котором сплетники выстроили свои далеко идущие предположения, служил тот факт, что Люсия предпочитала работать с женщинами. Как объяснила ей позже сама Люсия: «В искусстве слишком мало женщин, вот я и хочу поддержать тех, кто все-таки рискует им заниматься, если, конечно, у них есть хоть какие-то способности».