Господа военлеты, вам, чье сердце в полете,
Я аккордами веры эту песню пою.
Тем, кто дом свой оставил, живота не жалея,
Свою грудь подставляет за Отчизну свою.
Тем, кто выжил в шрапнели, в кого пули летели,
Кто карьеры не делал на паркетах дворцов.
Я пою военлетам, живота не жалевшим,
Щедро кровь проливавшим по заветам отцов.
[3] Здесь нельзя петь «от солдатских кровей», здесь крови не жалеют – ни своей, ни солдатской. Ее действительно льют щедро. Здесь нет матерей, которые создают комитеты, дабы уберечь единственное, взращенное без мужа чадо от грубых сапог и неучтивых сержантов. Здесь бабы рожают по десять и более детей, им некогда над ними трястись.
Военлеты, военлеты, сердце просится в полеты.
За Россию, за Отчизну до конца.
Военлеты, россияне, пусть Победа воссияет,
Заставляя в унисон звучать сердца.
Мне никогда не нравилось в оригинале «свобода воссияет». Для кого свобода? Для тех, кто грабил и продолжает грабить Россию? Пусть мы не увидим победы, но стремиться к ней надо. Правда, я воспринимал песню на слух, и, возможно, там нет слова «воссияет». Возможно, там поется «в вас сияет», тогда это совсем другое дело.
Господа военлеты, вы сгорели в полете.
На разрытых могилах ваши души хрипят.
Что ж мы, братцы, наделали, не смогли уберечь их.
И теперь они вечно в глаза нам глядят.
Вновь уходят солдаты, растворяясь в закатах,
Позвала их Россия, как бывало не раз.
И опять вы уходите, вы стремитесь на небо.
И откуда-то сверху прощаете нас.
Ольга вступает за спиной – тоненько и пронзительно:
Так куда ж вы уходите, может, прямо на небо?
И откуда-то сверху прощаете нас.
Финальный куплет поем дуэтом:
Военлеты, военлеты, сердце просится в полеты.
За Россию, за Отчизну до конца.
Военлеты, россияне, пусть Победа воссияет,
Заставляя в унисон звучать сердца…
У Егорова глаза мокрые, Сергей отвернулся, Турлак смотрит в стол. Не я тому причиной. Как удалось «эскадронщику» написать такую пронзительную песню, мне до сих пор непонятно.
– Что-нибудь повеселей нельзя? – спрашивает Турлак. Он говорит грубо, но я не в обиде: поручика тоже пробрало. Есть у нас и веселее.
– Про одно крыло споешь последней! – шепчет мне Ольга и убегает. Эта лисичка что-то задумала.
Дождливым вечером, вечером, вечером,
Нам, военлетам, скажем прямо, делать нечего,
Мы приземлимся за столом,
Поговорим о том, о сем
И нашу песенку любимую споем:
Пора в путь-дорогу,
Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем,
Над милым порогом
Качну серебряным тебе крылом…
Пускай судьба забросит нас далеко, – пускай!
Ты к сердцу только никого не допускай!
Следить буду строго,
Мне сверху видно все, – ты так и знай!
[4] Улыбаются. Эту песню мне не пришлось переделывать, она и без того хороша. Только пару слов… А Турлак не унимается:
– Хорошо вам, Павел Ксаверьевич, есть кому крыльями качать. У вас кузина. А нам кому прикажете?
Сейчас спою!
Мы, друзья, перелетные птицы.
Только быт наш одним нехорош:
На земле не успели жениться,
А на небе жены не найдешь.
Потому как мы воздушные солдаты!
Небо наш, небо наш родимый дом.
Первым делом, первым делом аппараты.
– Ну, а барышни? – доносится из-за перегородки.
– А барышни – потом!
Первым делом, первым делом аппараты.
Ну, а барышни? А барышни – потом.
Все смеются. А я добавляю:
Нежный образ в мечтах приголубишь,
Хочешь сердце навеки отдать,
Нынче встретишь, увидишь, полюбишь,
А назавтра – приказ улетать.
Потому как мы воздушные солдаты!
Небо наш, небо наш родимый дом.
Первым делом, первым делом аппараты.
Ну, а барышни? А барышни – потом.
Первым делом, первым делом аппараты.
Ну, а барышни? А барышни – потом.
Ну, и финальный аккорд:
Чтоб с тоскою в пути не встречаться,
Вспоминая про ласковый взгляд,
Мы решили, друзья, не влюбляться
Даже в самых прелестных наяд.
«Девчат» нельзя, это слово простонародное. А про наяд господа офицеры знают – на Пушкине с Лермонтовым росли.
Потому как мы воздушные солдаты!
Небо наш, небо наш родимый дом.
Первым делом, первым делом аппараты.
Ну, а барышни? А барышни – потом.
Первым делом, первым делом аппараты.
Ну, а барышни? А барышни – потом.
[5] Из-за перегородки выглядывает Ольга, загадочно подмигивает мне. Понятно.
– Господа! – говорю. – Вы не устали?
– Нет-нет! – заверяют в один голос.
– Вы сочиняете песни сами? – интересуется Егоров.
– Нет, Леонтий Иванович! Их пели другие, я только запомнил. А сейчас песня английских летчиков.
И совсем не «английских» – американских. Но Америка пока не воюет, к тому же нам без разницы.
Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле,
Бак пробит, хвост горит, аппарат наш летит
На честном слове и на одном крыле.
Первый куплет предусмотрительно опущен. На аппаратах нет голосовых раций, в этом времени они размером с вагон. Играю жесткими аккордами, только так можно передать суровость песни. Из спальни появляется Ольга. На ней моя летная кожаная куртка с подвернутыми рукавами, летный шлем и очки. В руках – зажженная свеча. Ольга изображает подбитый самолет. Это очень модно в этом времени – живые картины. Одна рука Ольги – то самое последнее крыло, вторая со свечой отведена за спину – хвост, который горит. Покачиваясь, она кружит вокруг стола. Наивно, но гости смотрят, не отрываясь.
Ну, дела! Война была!
Били в нас германцы с каждого угла,
Вражьи летчики летали во мгле —
Размалеваны, орел на орле.
Но германец нами сбит,
А наш «птенчик» летит
На честном слове и на одном крыле.
Ну, дела! Война была!
Но германца разбомбили мы дотла!
