Разумеется, при первой встрече я и понятия не имела, кто он. Да и не особенно интересовалась… по крайней мере сначала. Только три недели миновало с того дня, как я похоронила дедушку. Мой кузен Питер, чудом уцелевший в битве при Ватерлоо и вышедший из боя без единой царапины, если не считать израненной и кровоточащей души, писал, что не сможет покинуть Париж, пока французы, как всегда, чрезмерно эмоциональные и живущие в постоянном накале страстей, не признают Людовика XVIII, пусть и прирожденного кретина, своим законным королем.

Но в тот момент в отличие от французов я не могла похвастаться особой чувствительностью.

Пока не увидела его.

Я прогуливала Джорджа, своего данди-динмонт-терьера, которого многие из окружающих считали уродливым, как отродье самого дьявола, прогуливала, не обращая внимания на прекрасно одетых людей, неспешно кружащих по парку в ландо, гордо восседавших на своих первоклассных лошадях или просто бродивших по аллеям, как я сама. Мы с Джорджем хранили упорное молчание: Джордж по привычке, а мне просто не хотелось разговаривать с тех пор, как умер дедушка. Джордж не издал ни звука, даже когда я подняла с земли веточку, швырнула на добрых двадцать футов вперед и велела принести: приказ, обычно повергавший его в состояние истерического восторга. Бедняга буквально стелился над землей и не знал покоя, пока челюсти не сжимались вокруг желанной добычи. Сейчас он ни разу не залаял и, хотя метнулся вперед, особого рвения не проявил.

Какой-то мужчина легко опередил Джорджа, поднял ветку, осмотрел, размахнулся и с ослепительной улыбкой бросил ее еще футов на тридцать. Подбоченившись, он стал спокойно наблюдать, как Джордж, по-прежнему молча, несется так быстро, что коротенькие лапки сливаются в одну сплошную неразличимую массу. И вместо того чтобы принести ветку своей любимой хозяйке, то есть мне, этот негодник посеменил к незнакомцу, виляя хвостом в отчетливом ритме, как стрелкой метронома, и опустил «добычу» у его обутых в сапоги ног.

— Джордж, — нарочито громко заметила я, — немедленно иди сюда. Ты, как тебе известно, — король всех собак. Шерсти более густой и шелковистой не найти во всем мире. Господь ежедневно любуется тобой с небес. Ко мне, Джордж! Я вовсе не желаю, чтобы тебя украли!

— Действительно, великолепное животное, — с нескрываемым сарказмом согласился мужчина.

Уж я-то могу отличить иронию от искреннего комплимента! Он же продолжил:

— Судьба благословила его незабываемой внешностью, но клянусь, я и не помышлял о похищении с корыстной целью получения выкупа! Правда, найдутся такие сплетники, гнусные олухи, которые посмеют утверждать, что такая огненно-горчичная шерсть вполне пригодна, чтобы напугать врага, так что ради этого стоит пойти и на кражу.

— Что значит «огненно-горчичная шерсть»? Совершеннейший вздор, смею вас уверить. Термин «горчичный» вообще неприменим к собакам. Это, скорее, оттенки желтовато-коричневого и прелестный красноватый.

Я подошла к тому месту, где стоял наглец, завладевший вниманием моего терьера. Что бы там ни утверждали, но масть Джорджа, особенно горчичные пятна, или, как завистники именуют их, «цвета детской неожиданности», просто великолепна. И в конце концов эти пятна не так уж велики, поскольку сам Джордж в высоту не будет и двенадцати дюймов и весит чуть больше стоуна[1] .

Я пригляделась к Джорджу и нахмурилась. Его длинная шерсть совсем спуталась и выглядела ужасно. Вот уже неделю я его не расчесывала — слишком была занята своими невеселыми мыслями. Какая же я нехорошая!

Меня стали терзать угрызения совести.

Что же до Джорджа… этот маленький предатель выглядел просто одурманенным. Я встала на колени, погладила большую уродливую голову, откинула шелковистые пряди и посмотрела в прекрасные глаза.

— Слушай-ка, маленькая неблагодарная скотинка! Я — та, кто кормит тебя, гуляет с тобой, терпит твой непристойный храп, когда ты слопаешь на ночь слишком много тушеного кролика. Я немедленно ухожу и желаю, чтобы ты пошел со мной. Понятно, Джордж?

Джордж фыркнул, повернулся к незнакомцу, который поспешил опуститься на колени рядом со мной, и с обожанием уставился на него влажными очами. Мужчина обезоруживающе пожал плечами.

— Не стоит расстраиваться. Видите ли, животные любят меня. Нечто вроде врожденного дара. Если я не буду осмотрителен, гуляя по Бонд-стрит, все левретки и болонки, которых обожают знатные дамы, вырвутся у них из рук и побегут за мной. Собаки преследуют меня по всей Пиккадилли. Я честно пытаюсь их игнорировать и неизменно возвращаю владельцам. Все зря. Ну что мне прикажете делать?!

Юмор, который отсутствовал в моей жизни вот уже много дней, сейчас озарил меня, слоено летнее солнышко. Я невольно улыбнулась. Он улыбнулся в ответ прекрасной белозубой улыбкой, подал мне руку и помог встать. Он оказался большим. Настоящим великаном. Но главное, он был чересчур молод. Его присутствие буквально подавляло. Я немедленно отступила на шаг. Потом еще на два. И с каждой секундой мне становилось все больше не по себе.

— Джордж, пора узнать, что приготовила нам на обед миссис Дули. По вторникам она делает специально для тебя что-нибудь вкусненькое с беконом. Представляешь, бекон, зажаренный до золотистой корочки, такой жесткий, что ты можешь хорошенько повозить его по полу, прежде чем он рассыплется на кусочки. Пора, друг мой, пора. Советую не обращать внимания на этого джентльмена. Он может быть мил и добр с тобой здесь, на людях, чтобы показать свои достоинства, но, конечно, не захочет, чтобы ты вцепился в фалды его фрака и тащил до самого дома. Идем же!

Тут я повернулась и отошла, моля Бога, чтобы Джордж последовал за мной, а не сидел перед этим типом, виляя хвостом и забавно, как он один умеет, повернув свою здоровенную башку с настороженными ушами, словно желает спросить: «Интересно, она не врет насчет бекона?»

— Подождите! — окликнул незнакомец, устремляясь за мной с поднятой рукой. — Я не знаю, кто вы…

Но я не стала ждать. И не хотела, чтобы он спросил, как меня зовут. Да и какое ему дело? Разве он не видит, что я в глубоком трауре? Разве не знает, что даже три фута между нами — слишком малое расстояние? Я ускорила шаг. Он так огромен, так высок… Слишком молод, слишком силен. Нет, он не отважится ни на что дурное здесь, в парке, где так много народу.