— Пить! Я хочу пить, Гррре-го!

Она думала, он просто не слышит, раз не дает попить. Она была такая доверчивая, такая милая и беспомощная…

Когда Хэмнет в конце концов поднес бутылочку с водой к ее губкам, она присосалась к ней и выпила одним глотком чуть ли не треть, прежде чем ее успели остановить.

— Помедленнее, Босоножка, нам нужно оставить водичку на потом, — сказал Хэмнет, мягко забирая у нее бутылку.

— Исё! — потянулась она к бутылке.

— Нет, Босоножка, ты попьешь позже, — объяснил Хэмнет и дал Газарду сделать глоток.

Босоножка обиделась и повернулась к Грегору:

— Яблочный сок? — Голосок ее звучал жалобно и просяще.

— Нет, Босоножка, нет у нас яблочного сока. Ты лучше ложись и постарайся еще поспать, — сказал Грегор.

Она замолчала, но долго еще продолжала хныкать.

После небольшой передышки они снова двинулись в путь. Босоножка ехала на Темпе и как заведенная повторяла одно слово: «пить». Пить, пить, пить…

Когда это прозвучало в трехтысячный раз, Грегор не выдержал и заорал:

— У меня нет воды, Босоножка! И сока тоже нет! Ты поняла?

Это было неправильно. Босоножка залилась слезами, а ведь это ей грозило еще большей потерей столь драгоценной сейчас жидкости. Рев продолжался минут двадцать, пока Хэмнет не отдал ей остатки воды из бутылки. И тогда, утомившись от слез, ко всеобщему облегчению, она уснула.

Пальцы на ногах Грегора горели огнем, а ноги сводили судороги. Сквозь тонкую подошву сандалий корни кололи пятки, а соль от пота попадала в раны и разъедала их.

И тут сзади раздался вкрадчивый голос Живоглота:

— И в этот раз с тобой ничего не случилось, так ведь, маленький яростник?

Грегор понял, о чем тот говорит, но не стал отвечать.

— О, я не хочу этого дара, Живоглот! — передразнил Живоглот тоненьким голоском. — Ты думал, что все можешь? Можешь ходить где вздумается — и все тебе будет нипочем. Ты думал, что неуязвим. Ведь ты яростник! Ну что ж, теперь все смогли убедиться, какой ты на самом деле слабак.

— Живоглот, прекрати, ему и так досталось, — раздался голос Хэмнета.

— Он должен понять, что был на волосок от смерти! — прорычал Живоглот.

— Да он понимает, — миролюбиво произнес Хэмнет. — Он понимает, что следовало хорошенько подумать, прежде чем что-то делать. Он не подумал. Но кто из нас не делал ошибок, Живоглот? Уж точно не ты. И не я.

И Живоглот наконец замолчал. Но Грегор знал, что все, сказанное Живоглотом, — чистая правда. Нет, он не думал, что неуязвим, но то, что он яростник, делало его более бесстрашным в опасных ситуациях. И в то же время приступы ярости по-прежнему вызывали у него тревогу — он не знал, как управлять ими, как их контролировать, они случались помимо его воли, и он был бессилен их предусмотреть. Получалось, что они управляли им — и оттого он чувствовал себя… беспомощным.

Дорога была тяжелой, но Грегор собрался с мыслями и стал анализировать случаи, когда трансформация происходила, и те, когда ее не случалось. До своего первого попадания в Подземье он никогда не дрался — поэтому ничего подобного с ним случиться не могло.

Когда Живоглот напал на него в туннеле, трансформация не произошла. Но тогда все случилось очень быстро, к тому же Грегор почти сразу сообразил, что это именно Живоглот.

Когда летучая мышь упала на стадион, ситуация была более чем опасная — но ничего похожего на приступ яростничества тоже не произошло, да и драться ведь было не с кем, разве что с блохами.

Потом был этот случай с лягушками. Он знал, что Босоножке угрожает опасность. И источник опасности был вполне очевиден.

А эти растения… они напали так внезапно… Может, ответ кроется в этом? Может, он становится яростником лишь тогда, когда отчетливо понимает, откуда исходит угроза?

Но тогда как объяснить, что произошло с ним в самый первый раз, когда он сражался всего-навсего с «кровяными» шариками? Тогда-то никакой опасности не было.

Это означает, что никакой закономерности нет — или он ее не видит. Это была последняя отчетливая мысль, которую он осознал. Следующие несколько часов, а может, дней он только ощущал: боль, страх и растерянность — от непонимания, где он находится.

Он должен был идти. А потом лежать, уткнувшись лицом в траву, не обращая внимания на жгучую боль в ногах. Чувствовать, как Хэмнет мажет маслом его потрескавшиеся губы, меняет ему повязку. Слышать, как Босоножка сначала плачет, потом что-то тихонько шепчет, а потом просто лежит неподвижно на спине у Темпа. Чувствовать чудовищную жажду и мечтать о глотке воды… воды с белоснежных ледников, которых он никогда не видел и никогда не увидит, наверное…

Идти… Идти… Идти…

Язык распух, голова раскалывалась от боли, сердце вырывалось из груди… желудок свело от голода. Он спотыкался о лианы, засмотревшись на ручки сестренки, безвольно свисавшие со спины Темпа. Босоножка… она спит… или без сознания? Или… Или мертва?

Нет, она не мертвая, грудка ее вздымается и опадает, она часто дышит, ее потрескавшиеся губки, смазанные маслом, посинели…

И вдруг — голос Живоглота, слабый и хриплый:

— Я чувствую чистую воду…

Грегор не мог оставаться на месте. Вслед за Живоглотом и Коготок он рванулся в джунгли, превозмогая дикую боль в ногах.

Он услышал, как шумит вода. Не тихое, едва слышное журчание, которое доносилось из расщелин и день за днем сводило их с ума… Нет, это был мощный, жизнеутверждающий звук, исторгаемый водным потоком.

Крысы уже бежали бегом, а Грегор тащился за ними. Он уже видел воду, стекавшую по большому камню и образовавшую небольшое озеро у его подножия… видел песочный пляж…

И вдруг…

— Назад! Назад! — раздался встревоженный крик Живоглота.

Грегор видел, как Живоглот и Коготок отскочили, словно перед ними разверзлась земля.

Механически, словно робот, Грегор продолжал идти вперед, хотя и слышал крик Живоглота, который пытался его остановить. Ноги его отяжелели и отказывались идти, и он с удивлением обнаружил, что увяз в чем-то по самые лодыжки. Потом это «что-то» подобралось к коленям — и волна адреналина вернула к жизни его мозг.

— Зыбучие пески! — закричал он, отчаянно пытаясь выбраться из ловушки.

Но у него ничего не вышло — он уже увяз слишком глубоко.

— Перестань дергаться! — приказал Живоглот. — Так ты только глубже провалишься!

— Плыть! — закричал Грегор. — Надо плыть!

Он вспомнил, что зыбучие пески похожи на воду. Если бы он мог лечь на спину — он бы выплыл и без посторонней помощи, но сейчас было уже слишком поздно: его засосало по бедра, и у него не было шансов выбраться из песков самостоятельно.

— Хэмнет! — позвал Живоглот. — Хэмнет, сюда!

Живоглот вел себя правильно: он встал на все четыре лапы и не двигался, найдя безопасное место. А вот Коготок была в панике. Ее хаотичные резкие движения привели к тому, что она оказалась в песке уже по шею. Грегор протянул руку и ухватился за лиану. Сначала ему удалось приподнять себя дюймов на шесть, но лиана оборвалась, и он еще глубже погрузился в песок.

— Найк! — крикнул он. — Найк!

Справа от него раздался шум — помощь пришла! Но черные блестящие глаза, смотревшие на него из зелени, не были ему знакомы. Сначала Грегор решил, что это крысы. Потом увидел, что морды у этих существ меньше, чем у крыс, а кости черепа явно тоньше.

Мыши! Это, должно быть, мыши!

— Помогите! — крикнул Грегор. — Помогите же!

Но мыши не шелохнулись. Кто-то спланировал сверху, перевернулся в воздухе, сделал сальто и мастерски приземлился на крохотное свободное пространство между двумя мышами.

И Грегор, еще не видя, знал кто. Одежда превратилась в лохмотья, бледная кожа была сплошь покрыта синяками и царапинами. Длинный шрам прорезал лицо от левого виска до подбородка. Но на голове все еще гордо поблескивал золотой ободок. И эти сиреневые глаза…

Да, он узнал бы их из тысячи.

— Люкса!

Даже в своем отчаянном положении он чувствовал, что его переполняет радость. Она жива!