По правде сказать, вся их одежда была какого-то неопределенного цвета — и не оттого, что ее стирали, не отделив белое от цветного, а от ветхости. Шортами Грегору служили обычные брюки с отрезанными по колено штанинами, а футболок было раз два и обчелся, и те прошлогодние. Но какая разница, если все лето ему придется торчать в четырех стенах?

— Мятик! — огорчилась Босоножка. — Мятик!

Грегор сунул руку между сушилками и выудил старый теннисный мяч, укатившийся от Босоножки. Стряхнув с мяча пыль, кинул его сестренке. И Босоножка побежала за ним, словно маленький щенок.

«Какая же она грязнуля! — снисходительно улыбнулся Грегор. — Чумазая, пыльная, грязь к ней как будто липнет».

На лице и платьице Босоножки красовались остатки обеда, яичного салата и шоколадного пудинга, а ручки она себе разрисовала фиолетовым фломастером, и Грегор не представлял, чем его теперь оттирать.

Босоножка вернулась к нему с мячиком, волосы у нее были теперь почему-то все в пуху, а лицо светилось от радости.

— Чему ты так радуешься, Босоножка? — спросил Грегор.

— Мятик! — и сестренка боднула его головой в колени.

Грегор кинул мячик в проход между стиральными машинами и сушилками, а Босоножка, забавно топая, побежала за ним.

Играя с сестренкой, Грегор все пытался вспомнить, когда он-то в последний раз радовался, как сейчас радовалась Босоножка. За последние два года набралось совсем немного. Когда школьный оркестр пригласили выступить в Карнеги-холле. Это было здорово. Он даже исполнил короткое соло на саксофоне. Вообще, когда звучит музыка, мир вокруг меняется. Грегору порой казалось, что черные значки на партитуре уносят его в какой-то совсем другой мир…

Участвовать в соревнованиях по бегу тоже было классно. Когда мчишься вперед, что есть силы ускоряясь, все твои горестные мысли буквально вылетают из головы.

Но если быть честным, по-настоящему счастливым Грегор не чувствовал себя уже давно. «А точнее — два года, семь месяцев и тринадцать дней», — подумал он. Он не вел подсчет — точная цифра сама всплыла перед глазами. Словно какой-то внутренний калькулятор постоянно подсчитывал, сколько времени прошло с момента исчезновения отца.

Босоножка-то может чувствовать себя счастливой. Она еще не родилась, когда это произошло. Лиззи было всего четыре года. А ему, Грегору, восемь, и он все прекрасно помнил: панику, звонки в полицию и то, что там никого не впечатлил факт исчезновения среди бела дня отца семейства. В полиции были уверены, что отец просто сбежал от них. И даже предполагали, что здесь замешана другая женщина.

Но это не могло быть правдой.

Грегор хорошо помнил, как отец любил маму, любил его и Лиззи, как ждал появления на свет Босоножки.

Разве мог отец взять и исчезнуть, никому не сказав ни слова?

Грегор не хотел верить, что тот просто предал их и никогда уже не возвратится.

«Разве что, — шепотом сказал он себе, — разве что… если его уже нет на свете».

И ему стало нестерпимо больно.

Нет, это неправда! Это не может быть правдой. Отец вернется, потому что… потому что ЧТО? Потому что он, Грегор, так сильно этого хочет?

«Нет, — подумал Грегор, — потому что я это чувствую. Я знаю: он вернется».

Стиральная машина остановилась, и Грегор принялся перекладывать белье в сушилку.

«Но когда вернется, он должен будет все объяснить. Все-все! — и Грегор в сердцах хлопнул дверцей. — У него должна быть очень веская причина! Ну, положим, ударился головой и забыл, кто он. Или похитили инопланетяне».

Инопланетяне часто похищают людей. Про это по телевизору показывают. Может, с папой так и случилось?

Грегор не раз прокручивал в голове всевозможные варианты, но ни с кем из домашних эту тему не обсуждал. Почему-то дома все пребывали в молчаливом убеждении, что отец вернется. А соседи думали, что он просто сбежал. Но взрослые вслух об этом не говорили, а уж тем более дети — ведь многие сами жили только с одним из родителей. Зато чужие порой спрашивали, где отец, и первое время Грегор пытался им что-то объяснить, но уже через год стал сообщать интересующимся, что родители развелись и отец уехал в Калифорнию. Да, это была ложь, но люди в нее охотно верили, а истина никого, похоже, не интересовала, какой бы она ни была.

«А когда он вернется, мы…» — Грегор произнес это очень тихо и замолчал на полуслове. Он чуть не нарушил правило. Он не должен думать о том, как все будет, когда папа вернется. А поскольку тот мог вернуться в любой момент, Грегор, по сути, запрещал себе думать о будущем. Он боялся, что если станет мечтать о чем-то конкретном — к примеру о том, что папа вернется к Рождеству или что папа возьмется готовить его к соревнованиям по бегу, — этого никогда не случится. И потом, чем слаще было мечтать о будущем — тем труднее возвращаться в настоящее. Вот откуда взялось это правило. Грегор жил только настоящим, мысли о будущем он от себя гнал. Конечно, Грегор понимал, что его система далеко не безупречна, но не мог придумать ничего получше, и так он проживал каждый свой новый день.

Грегор вдруг понял, что не слышит возни и беготни Босоножки. Он оглянулся по сторонам и с тревогой обнаружил, что и не видит ее. И тут же в глаза ему бросилась стоптанная розовая туфелька, валяющаяся возле последней в ряду сушилки.

— Босоножка, ну-ка вылезай! — крикнул Грегор.

Надо быть внимательнее — здесь электричество, а ей вечно все нужно потрогать.

Поспешая к туфельке, Грегор услышал металлический скрежет и смех сестренки.

«Ну вот, она уже что-то у сушилки отвинтила!» — ужаснулся Грегор и ускорил шаг.

Добежав до противоположной стены, он увидел странную картину. Металлическая решетка вентиляционной трубы была открыта и болталась на двух ржавых петлях. Босоножка же с любопытством заглядывала в открывшуюся пустоту. С того места, где стоял, Грегор мог видеть лишь черное зияние. Потом оттуда вдруг протянулся какой-то шлейф… Пара? Дыма? Тумана? Непонятно. Вырвавшись из отверстия, туман клубился вокруг Босоножки, словно затягивая ее в трубу. Она же с любопытством протянула к нему ручки и послушно наклонилась вперед.

— Стой! — заорал Грегор и бросился к сестре, но маленькую фигурку уже втянуло в зияющее чернотой отверстие.

Не раздумывая ни секунды, Грегор тоже нырнул туда головой вперед. И металлическая решетка со скрежетом захлопнулась у него за спиной. Еще не успев осознать, что произошло, он уже падал куда-то, падал все ниже и ниже, в черную пустоту.

Кувыркаясь в воздухе, Грегор попытался сгруппироваться, чтобы при приземлении не упасть на Босоножку. Но до приземления, похоже, было далеко, и он все летел куда-то вниз. Странно, ведь прачечная в подвале. Куда же они провалились?

Клубы пара — или дыма — становились все плотнее и излучали слабый свет. Грегор мог видеть лишь на расстоянии вытянутой руки. Он тщетно пытался нашарить хоть какую-то опору, но руки по-прежнему натыкались на пустоту. Движение вниз было таким стремительным, что его футболка надулась пузырем.

— Босоножка! — отчаянно звал Грегор, и собственный крик эхом отражался от невидимых стен. «Но должен ведь быть у этого конец!» — подумал он и снова крикнул: — Босоножка!

Откуда-то снизу раздался звонкий смех:

— Ге-го, иди сюдя-я-я-я!

«Небось, решила, что катится вниз с высокой горки или что-то вроде того, — догадался Грегор. — Хорошо хоть не испугалась».

Зато он испугался за двоих. Какой бы ни была дыра, в которую они падали, должно же быть у нее дно. И их полет в пустоте должен когда-то закончиться.

Но время шло, а они все падали. Грегор не мог определить, сколько прошло времени, но длилось это уж слишком долго. И ему хотелось, чтобы поскорее наступил этому конец — и они упали куда-нибудь, хоть в воду, хоть на камни — или на песок.

Все происходило как в кошмаре, который время от времени его посещал. Ему снилось, что он стоял на крыше своей школы, на самом ее верху — там, где меньше всего хотел бы находиться. А потом шел по краю, жесть под его ногами вдруг становилась мягкой и податливой, и он летел вниз. Он четко ощущал, что падает, и ужасался, думая о стремительно приближавшейся земле. Но за мгновение до того как упасть, просыпался в собственной постели, весь в поту и с бешено колотящимся сердцем.