Он подвинулся ко мне, отложил полосы белой ткани, взял мои замерзшие руки.

— Все закончилось, Маргарита, твой и мой враг умер. Мы совершили то, что хотели. Ты желала сбежать, помнишь? Исчезнуть навсегда, и чтоб тебя не нашли. Ты сказала, что будешь со мною до сегодняшнего дня, однако дальнейшее мы почти не обсуждали. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты отправилась со мной.

— Куда? — спросила я, улыбаясь, глядя в его блестящие глаза.

— Куда угодно. Есть у меня один план, расскажу его тебе, как только приедем и переоденемся. Так ты простуду схватишь, милая моя. Твое платье насквозь промокло.

— Да и черт с ним, — сказала я, — значит, ты у виконта бумаги украл?

Он хмыкнул.

— Да, еще одно невинное прегрешение. Украл. Там были письма, о которых намекал мне епископ Ле Бра: его друзья подозревали, что виконт продался врагам Франции; и верно, ему заплатили немалую сумму за устранение некоторых влиятельных политиков из окружения Ришелье. И еще там была копия приказа о моем аресте, и адрес Шарлотты; его-то я и искал, но прихватил заодно то, что пригодилось. Я съездил в монастырь и привез Шарлотту сюда, чтобы она выступила на свадьбе, чтобы обличила брата. Если моя жизнь выправилась, то ее… Впрочем, она утверждает, что счастлива быть невестой Христовой. А я украл другую невесту и теперь везу ее неведомо куда; пойдешь за меня, Маргарита?

— Пойду, — сказала я, — и за тебя, и с тобой. Если ты мне обещаешь больше в загадки не играть.

— Не буду! — он шутливо поднял руки. — Скоро совсем чист перед тобой стану.

— Вот как! Значит, оставил за душой кое-что?

— Приедем, и сознаюсь. А теперь, — он поморщился, — перевяжи, будь добра. Не годится истечь кровью после победы, тем более, когда этого легко можно избежать.

Не помню, сколько мы ехали, я перевязала раны Реми, прижалась к нему, он обхватил меня руками. Из него уходила та многолетняя усталость, что копилась в нем, откладывалась слой за слоем. Мы были так близко к свободе. Мы могли ее заполучить, она теперь полностью нам принадлежала.

Ни репутации, ни оков этикета, ни ложных улыбок, ни клятв. Мы отбросили все это, как змея — старую кожу, и впереди оставалось одно.

Дорога.

Наконец, скрипнув рессорами, карета остановилась, Дидье распахнул нам дверцу. Я мельком взглянула в его лик сатира, кивнула, благодаря за помощь; Реми вышел сам и почти вынес меня. Мокрое платье было страшно тяжелым.

Мы стояли на пороге дома — обычного дома в череде других таких же, снятого Реми на короткий срок, это я знала. Именно сюда Дидье должен был принести мой сундучок и все мои вещи, что я велела ему забрать из моей снятой в городе комнаты. Мы вошли, в прихожей нас встретила седовласая молчаливая женщина.

— Мадам Салье, — сказал Реми, подталкивая меня вперед, — помогите госпоже переодеться. И немедля скажите мне, когда она будет готова. Я приду, нам нужно быстро поужинать и выехать самое позднее через час.

— Да, месье, — сухо кивнула старая женщина.

Она провела меня в комнату, где на кровати было разложено одно из моих дорожных платьев, что утром забрал Дидье, помогла раздеться, вытереться, высушить волосы — все быстро, деловито, умеючи. Мы обе молчали. Сомневаюсь, что она знала, кто я такая.

Мы все закончили через четверть часа, мадам Салье вышла и вернулась с Реми. Он тоже переоделся, в темно-зеленом костюме выглядел просто и хорошо, и я пошла к нему через комнату, обняла, положила голову на грудь. Он засмеялся, отстранился и взял меня за руку.

— Пойдем, милая Маргарита, хочу кое-что тебе показать. А затем нам нужно быстро поесть и ехать, пока не закрыли заставы и тебя не начали искать. Чем быстрее мы покинем Париж, тем лучше.

Я была с ним полностью согласна.

Мы прошли длинным полутемным коридором, пахнущим мышами и пригорелым жиром, Реми остановился перед закрытой дверью.

— Прости меня, если сможешь, за это, — сказал он.

— За что? — спросила я, недоумевая, и тогда от открыл дверь, пропуская меня внутрь.

И я увидела лицо Мишеля.

Мой маленький братик сидел на ковре перед камином, деревянная лошадка взбрыкивала в его руках, а рядом сидела Эжери, что-то ворковавшая, как обычно. Мишель увидел меня, радостно ахнув, вскочил, кинулся, прижался, я подхватила его на руки — тяжелого такого, девятилетнего… живого.

Реми обошел нас, вгляделся с тревогой в мое лицо; я же целовала Мишеля, а тот хохотал, потому что ему щекотно. Мой маленький брат очень боится щекотки.

— Прости, что причинил тебе этим боль, Маргарита, — сказал Реми, — но я должен был так поступить. Никак иначе нам не удалось бы его забрать.

— Но как… как? — спросила я, задыхаясь, смеясь.

Реми улыбнулся, поняв, что я не собираюсь его осуждать.

— Я не говорил тебе, как сбежал с каторги. Мэтр Виссе умеет готовить порошок, вызывающий сначала лихорадку, затем подобие смертного сна; меня сочли мертвым и похоронили на каторжном кладбище, а ночью он меня откопал, дождался, пока я пробужусь, и вывел на дорогу, ведущую в Тулузу; так я стал свободным. Я знал, как готовить этот порошок, и рискнул дать его Мишелю. Боялся только дозу не рассчитать. В какой-то момент думал, что и не рассчитал, но Мишель проснулся и полностью оправился, и теперь с ним все хорошо. Я забрал Эжери из графского дома, чтоб она ухаживала за мальчиком. Она и Дидье отправятся с нами. Они хотят сочетаться браком, вполне уважаю такое желание. Думаю, их поженит тот же священник, что обвенчает нас с тобой. Аббат Лебель. Он нынче в Гавре, я узнал.

Я посмотрела на розовую от смущения и счастья Эжери, поставила Мишеля на пол, он же вцепился в мою руку, не желая отпускать: Я тоже больше не отпущу его, никогда. Деревянная лошадка поскачет по полям навстречу приключениям, дороги зовут ее. А мы поедем за нею.

— Святой Реми воскрешал мертвых? — тихо спросила я.

— Не знаю, — так же тихо ответил Реми, и его брови вновь встали под смешным углом, когда он задумчиво нахмурился. — Да Бог с ним, со святым, пусть покоится себе счастливо в Реймском соборе. Мы люди и станем жить, как люди, уедем же отсюда. Я обо всем договорился. Каторжные знакомства иногда бывают чрезвычайно полезны, да и наследство отца де Шато кстати пришлось. В Гавре стоит корабль под названием «Счастливчик», его капитан готов взять нас на борт. Контрабандисты, конечно же. Они отплывают в Новый Свет, надеются успеть до зимних штормов, и я им верю. Если поторопимся, уплывем с ними, там уж нас не найдут. Не боишься покинуть эти земли? Мне они не дороги настолько, чтобы за них цепляться.

— С тобой, — сказала я, — я свободна где угодно.

Эпилог Terra incognita [27]

Я просыпаюсь в каюте, полной солнечных бликов, так удивительно они играют на океанской глади. Старое дерево светится благородством выдержанных вин, качается надо мною полупрозрачная занавеска, окно приоткрыто, и в него льется звук воды, плещущей о борта. Реми рядом нет.

Я не беспокоюсь: знаю, что он близко и возвратится скоро.

Из Гавра я написала отцу, один из людей капитана Аттильо отвезет мое послание на юг и отправит оттуда, чтобы сбить со следа возможную погоню. В письме я сообщила, что жива и здорова, и еще — что со мною братик; пока оно доберется до особняка де Солари, пройдут недели. Мы будем уже далеко. Мы уже сейчас далеко. Я прикрываю глаза и переворачиваюсь на другой бок, ловя сквозь ресницы чуткие золотые блики. Погода благоприятствует нам, капитан Аттильо, уроженец Марселя, сын испанской цыганки и пылкого торгаша, уверяет нас, что доплывем мы спокойно. Я не знаю, что ждет нас в конце пути и какими окажутся новые земли, но знаю, что буду там счастлива.

Реми, наверное, сейчас на палубе: болтает с матросами, смотрит вдаль или карабкается по вантам, сбросив сапоги, босиком. В Гавре он сторговал у какого-то рыбака широкие моряцкие штаны из крепкой холстины, хорошие, почти не ношенные, а простых рубашек у него и раньше было вдосталь; так что теперь от контрабандиста его не отличишь. Он повеселел, не чурается черной работы — говорит, что привык, вместе со всеми драит палубу, таскает грузы, пьет дрянной ром, травит соленые байки. Я слова поперек не говорю, сама присаживаюсь к нему на колени, обнимаю за шею и слушаю, как матросня хриплыми голосами выводит просмоленные пиратские песни. Мы с Реми часто целуемся, стоя на корме, это против всех светских правил приличия, но эти правила мы оставили позади, вместе с нашими одеждами прирожденных обманщиков.