— А где моя шляпа? Ах, вот. Хорошо, что никто не наступил. — Отец Реми нахлобучил шляпу и подошел ко мне, затягивая тесемки плаща. — Теперь вы можете отдать мне фонарь обратно, дочь моя Маргарита.

Я стояла, не шевелясь, и тогда он шагнул ближе и вгляделся в мое лицо.

— Дочь моя?

— У вас кровь на лице, — сказала я. — Левая щека в крови.

— Да?

Отец Реми перчаткой потер кожу, размазав кровь в широкую полосу. Крохотный порез, скоро затянется. В остальном же его лицо не изменилось: тот же сухой слом губ, те же брови — одна выше другой…

— До особняка Солари недалеко, и я смогу умыться в своей комнате. Идемте же?

— Вы их убили? — спросила я. — Всех?

Отец Реми помолчал.

— Убивать грешно, — сказал он, — и я старался не убивать. Если Господь будет милосерден к сиим несчастным, избавит их от страданий и примет души их в свое царствие, что ж, такова их судьба; но более вероятно то, что они скоро очнутся, хотя и не смогут долгое время огорчать богобоязненных людей. И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне. Так говорил святой Матфей. Идемте же?

Он забрал у меня фонарь и предложил опереться на его руку; на сей раз я не возражала. Мы обошли стороной лежавшие на площади тела, я старательно загораживала их от Мишеля, хотя он ими совершенно не заинтересовался. Мы шли быстро, хотя ноги мои были как деревянные. Наконец вот и наша улица, вот и хохочущие стражники у веселого кабачка на углу, вот сияющие светом особняки. Отец Реми постучал в нашу дверь, и нас немедленно впустили. Священник извинился и исчез в недрах дома, а мне навстречу выплыла мачеха.

— Где вы так долго были? — нервно спросила она. — Какая же ты необязательная, Мари! Эжери! Эжери! Заберите же Мишеля. — Мачеха поправила косой бант на платье и продолжила: — Через два дня мы устраиваем прием. Ваш жених, виконт де Мальмер, к тому времени вернется из поездки, и мы будем иметь честь принимать его.

Я услышала, как большие часы в гостиной бьют восемь. Всего-то.

Глава 4 Memento quia pulvis est[6]

На следующее утро я проснулась рано, просмотрев сумбурные сновидения, испытывая непонятное чувство — то ли непреходящего беспокойства, то ли назойливого любопытства. Побродив некоторое время по дому, я поняла, в чем дело: мне недоставало ответов. Произошедшее вчера казалось бредом, картинкой, увиденной в лихорадке. Чтобы избавиться от беспокойства, следовало отыскать отца Реми и потребовать ответов от него. Однако позвали к завтраку.

Усевшись на свое место, я принялась ждать, когда священник явится и сядет напротив. Шли минуты, отца де Шато не было. Мачеха тихо спросила о нем у Дидье, тот ушел, возвратился через несколько минут и что-то сказал шепотом. Мачеха недовольно поджала губы, затем вымолвила:

— Святой отец сегодня не будет завтракать с нами. Помолимся же без него.

Отец и вовсе не обратил на все это внимания: он в последнее время был озабочен делами в Шампани и потому словно отстранился от нас всех. Мы ему мешали.

Я пробормотала привычную латинскую чепуху. Магический язык эта латынь! Этакая ступенька понимания между тобой и Богом, набор заклятий, которыми опытные маги — священники — завлекают в свои сети неприкаянные души. Еретическая мысль. Я опустила глаза и принялась за кашу.

Когда завтрак завершился, я подождала, пока отец и мачеха покинут столовую, и поманила Дидье. Тот подошел, почтительно склонился, обдав меня луковым запахом.

— Почему отец Реми не пришел к завтраку?

— Он неважно себя чувствует, госпожа.

Я кивнула и отпустила его. Неужели отца де Шато серьезно задели во вчерашней схватке, а он ни слова не сказал мне? Впрочем, почему бы он должен говорить со мною о таком. Я женщина, он мужчина и священник; наши миры вращаются далеко друг от друга, лишь изредка соприкасаясь. И тем не менее я беспокоилась за него. Если он получил рану, то сделал это, защищая меня и Мишеля. За это следовало отблагодарить, хотя бы вопросом.

Я вышла из столовой и направилась прямиком в капеллу; юбки домашнего серого платья еле слышно шуршали, когда я поднималась по ступеням. Дверь, громко скрипнув, отворилась. Сегодня солнце не высовывалось из-за туч, и в прохладном сумраке капеллы воздух, казалось, танцует с инеем. Я прошла вдоль стены, остановилась у низкой двери и постучала. Подождала немного, постучала еще раз. Нет ответа.

— Преставился он там, что ли? — пробормотала я и толкнула дверь.

Та открылась, на сей раз без скрипа, впуская меня в узкую длинную комнату, где и вовсе было темно. Окно оказалось закрыто ставнями изнутри, свеча не горела, так что я смутно видела грубый стол, стул рядом с ним, ширму и шкаф в углу, кровать под простым тканым пологом и темную фигуру на ней; Я шагнула дальше, закрыла дверь и поморгала, привыкая к темноте. Между ставнями все-таки оставалась узкая щель, пропускавшая лезвие пасмурного дневного света.

— Отец Реми, — негромко окликнула я.

Фигура пошевелилась.

— Я же просил меня не беспокоить, — очень тихо произнес он. — Ну, раз уж вы здесь, дочь моя, постарайтесь говорить негромко.

— Вы ранены? — спросила я без обиняков.

До меня долетел негромкий смешок.

— Что вы. Нет. У меня мигрень. Единственная слабость, которую я в себе не уничтожил.

— А все остальные уничтожили? — полюбопытствовала я.

— Надеюсь, что да.

Не дожидаясь приглашения, я приблизилась и остановилась в двух шагах от кровати. Отец Реми лежал на спине, прикрытый лоскутным одеялом, на лбу его белела льняная тряпица. Мокрая, наверное. Пахло здесь все тем же ладаном и воском — наверняка тянуло из церкви. Очень достойно: просыпаешься и сразу чуешь, что служишь Господу.

— Часто ли с вами такое случается? — вполголоса произнесла я, стараясь говорить напевно.

У матушки бывали мигрени, и я помню, как мы все ходили на цыпочках мимо ее комнаты в такие дни.

— Иногда. К сожалению.

— Есть ли тошнота?

Он, наверное, удивился, однако ответил:

— Немного.

— Вы пили что-нибудь?

— Нет. Мне нужно просто побыть в тишине и темноте.

Бедный немолодой человек. Как же тяжело, наверное, жить в глуши, прятаться во время приступов головной боли, чтобы сельчане не перестали уважать, и старательно выпрямлять спину. Я покачала головой и двинулась к выходу.

— Поплотнее прикройте дверь, дочь моя.

— Я еще вернусь, — пообещала я, но просьбу выполнила.

В чистой прохладе маленькой кладовой, где мы хранили травы, я провела полчаса, перебирая пучки и нюхая мешочки. Нужные мне травы откладывала в небольшую корзинку, составляя два отдельных сбора. Руки пропахли ромашкой — ее запах всегда цепляется ко мне, стоит соприкоснуться с нею. Мне нравится этот аромат. Еще хороша лаванда и розмарин — морская роса, запах которого вплетается в похороны и в свадебный праздник. Я перебирала сухие стебельки, и мне казалось, что вокруг летний сад под пасмурным теплым небом.

Затем я прошла в кухню, кивнула нашим поварам, уже приступившим к приготовлению обеда, взяла пару медных кастрюлек и сделала два отвара. Отдельно, подумав, заварила и третий. Разлила все по кружкам, поставила на поднос и вновь направилась в капеллу.

Когда дверь отворилась, священник не пошевелился. Я прошла к столу, поставила поднос. Над кружками поднимался пар.

— Не открывайте глаза, отец Реми, — предупредила я. — Придется зажечь свечу.

Он промолчал.

Крохотный огонек осветил стол, и я отставила одну кружку в сторону, чтобы отвар немного остыл, другую же взяла и подошла к кровати.

— Вам придется это выпить, отец Реми.

Он приоткрыл глаза — взгляд мутный, Щеки кажутся еще более впалыми, а нос — острым, словно орлиный клюв.

вернуться

6

Помни, что ты прах (лат.)