Все это показалось Гиббонсу подозрительным. Иверс еще никогда не говорил так разумно, в особенности когда дело касалось Тоцци.

– Раз вы считаете, что Тоцци не виноват, почему бы вам не воспользоваться своим влиянием и не вступиться за него?

– Я пытался, но ведомство прокурора США блокирует мои усилия. Они даже не стали обсуждать со мной этот вопрос. И продолжают настаивать, что, поскольку Тоцци особый агент, Бюро не может участвовать в расследовании.

Похоже, Иверс действительно рассержен. Гиббонсу хотелось верить в искренность этого засранца, однако он знал, что в прошлом заступничество за тех, на кого спустили собак, не входило в его репертуар.

Гиббонс посмотрел в окно за спиной Иверса, из которого была видна панорама Федерал-Плаза, а за ней Фоли-сквер.

– И чего они так развонялись насчет этого дурацкого замечания? Совершенно ясно, что убийство Джордано – дело рук мафии. Никто всерьез не верит в виновность Тоцци.

Иверс снял очки.

– Дело не в этом. Адвокаты защиты вопят о кровавом убийстве, о смертельной опасности, которой подвергаются как они, так и их подзащитные. Они требуют прекращения процесса, и у них есть теперь шанс добиться своего, если в ближайшее время не будет найден подозреваемый в совершении этого преступления. К несчастью, под рукой оказался Тоцци.

– Другими словами, прокуратура США готова отдать Тоцци на растерзание, чтобы спасти процесс.

Иверс мрачно посмотрел на него. Ответ был написан у него на лице.

– Чем объяснить такое отношение к этому делу? Процесс Фигаро с самого начала приводил в бешенство генерального прокурора.

– Не генерального прокурора, а Тома Огастина.

– Огастина?

Иверс утвердительно кивнул.

– Огастин был одним из тех, кто настаивал, чтобы это дело передали в суд, хотя все советовали ему немного подождать. В министерстве экономики его буквально умоляли повременить, пока они не конфискуют крупную партию наркотиков, о которой мы все знали. Сорок килограммов. Это бы предрешило исход процесса, но Огастин не хотел ждать. Он наплел нам кучу всякого вздора о том, что, если мы будем тянуть, все подозреваемые покинут страну, и представил все это как необходимость сделать нужное дело в нужный момент, но, как оказалось, все это – туфта: И теперь именно он, с присущим ему упорством, затягивает петлю на шее Тоцци. Том всегда был игроком, хорошо знающим правила игры в одной команде, но вот уже год или около того, как...

Иверс развернулся на своем вращающемся кресле и посмотрел в окно. Гиббонс проследил за его взглядом. На другой стороне Федерал-Плаза, за зданием федерального суда, можно было увидеть серые стены верхних этажей здания, в котором находился кабинет Огастина. Возможно, как раз в это время он сидел за своим столом и также смотрел в их сторону. Гиббонс буквально услышал голос Тоцци, бубнившего себе под нос после похорон дяди Пита, что он не будет удивлен, если узнает, что Огастин пытается его подставить, чтобы завоевать дешевую популярность в борьбе за голоса избирателей на предстоящих выборах мэра. Он говорил тогда полушутя. Но предположим, они всерьез возьмутся за Тоцци, обвинят его в тайном сговоре, во вмешательстве в происходящий процесс и протащат это дело в федеральный суд. Огастин может сам попытаться провернуть все это. Завоевав на процессе Фигаро лавры победителя, он будет очень неплохо выглядеть. Люди в этом городе до чертиков напуганы преступностью. Всеобщая волна желания установить порядок и законность буквально внесет Огастина в кресло мэра. А что? Вполне возможно.

Иверс снова развернулся на своем кресле и надел очки.

– Однако я вызвал тебя по другой причине.

Он взял со стола пачку скрепленных бумаг и с минуту просматривал их.

– Сегодня утром мы получили факс от нашего представителя в Риме. Вчера вечером Эмилио Зучетти сел в самолет, направляющийся в Нью-Йорк.

– Держу пари, он летит сюда не видами города любоваться.

Гиббонс на мгновение представил себе худощавого морщинистого старика – знаменитого сицилийского босса, в бермудах, дешевых солнцезащитных очках на большом, похожем на банан носу, в огромной идиотской шляпе с пуговкой.

– Мы предполагаем, что он направляется на совещание с Саламандрой. К счастью, его рейс был отложен. В аэропорт его провожал один из сыновей. С помощью подслушивающего устройства нашим людям удалось записать часть разговора – Иверс перевернул страницу. – Из того, что сказал сын, ясно, что сицилийцы недовольны происходящим в Нью-Йорке. Судя по всему, он имеет в виду процесс. Зучетти заметил, что он доверял американцам, которых Саламандра привозил к нему на ферму, но теперь они его разочаровали. Он повторил это дважды. Сын добавил, что это ужасно: чтобы спасти положение, должен ехать сам саро di capi. Сын также несколько раз упоминал о каком-то «святом покровителе». Наш агент сделал пометку, что фраза эта произносилась без соответствующего уважения, скорее наоборот – тон был злой и язвительный.

Гиббонс подался вперед.

– Я только что прослушивал пленку, на которой Саламандра тоже упоминает «святого покровителя», хотя непонятно, что он имеет в виду.

– Гм...

Иверс поджал губы и перевернул еще одну страницу.

– После слов о «святом покровителе» сын произносит: «Никогда не доверяй юристу, папа».

Иверс поднял глаза от страницы.

– Может так быть, что «святой покровитель» – это юрист, адвокат? Мартин Блюм например?

Гиббонс покачал головой.

– Не думаю.

– Затем сын спросил отца, не следует ли преподать американцам урок правосудия по-сицилийски. Он усмехнулся, произнося это.

– И что ответил Зучетти?

– После паузы старик сказал: «Лучший юрист – это тот, который молчит».

Иверс посмотрел на Гиббонса.

– Это все, что удалось записать. После этого Зучетти с сыном пошли в бар. Наш человек не смог подсесть к ним достаточно близко, чтобы уловить что-нибудь еще. Тебе эта информация о чем-нибудь говорит?

Гиббонс опять положил ногу на ногу и, ухватившись за свой ботинок, уставился в окно.

«Никогда не доверяй юристу, папа... Лучший юрист – это тот, который молчит. Наш святой покровитель... Разочаровал...»

Гиббонс посмотрел на верхние этажи здания прокуратуры США и задумался о подозрениях Тоцци по поводу Огастина. Что это – подозрения или инстинкт?

– Я спрашиваю, можешь ли ты из этого что-нибудь понять?

Гиббонс скривив рот и глубоко вздохнул.

Он встал и, словно лунатик, направился к двери, не сводя глаз с офиса Огастина на другой стороне площади. Рука в кармане сжимала клочок розовой бумаги со словами: «Ты оказался прав».

– Ты куда? – спросил Иверс.

– Хочу кое-что проверить. Я еще вернусь к вам с этим делом.

Он ушел, не закрыв за собой дверь.

Тесный кабинет тонул в сигаретном дыму. Единственный цвет, кроме черного, серого и белого, который можно было здесь различить, – это зеленый цвет на экране компьютера. Гиббонс стоял в дверях и смотрел на огромную крысу, сидевшую у дисплея. Ее брюхо туго обтянуто рубашкой, из-под заостренного носа торчит сигарета, один глаз прищурен – дым мешает ей смотреть. Фосфоресцирующий зеленый цвет на дисплее подчеркивает желтоватую бледность крысы. Компьютер – нововведение в ее работе.

Гиббонс постучал в открытую дверь и, достав свое удостоверение, поднял его таким образом, чтобы крыса смогла его разглядеть.

– Мистер Московиц.

– Пошел вон.

Гиббонс оскалился.

– Московиц.

Большая крыса, не поднимая головы, завизжала:

– Я же сказал: «Пошел вон!» Я занят.

– Я тоже.

Гиббонс подождал ответа, но крыса молчала.

Ну ладно. Хорошо же.

Гиббонс шагнул в комнату и пнул ногой металлический лист, которым был обшит стол крысы с противоположной от нее стороны. Страшный грохот заставил грызуна подпрыгнуть. На лице Гиббонса появилась крокодилья улыбка.

– Какого хрена?..

Гиббонс сунул крысе под нос свое удостоверение. Маленькие блестящие глазки вцепились в документ. К своему удивлению, Гиббонс увидел, что они не были розовыми.