Однако вторую половину, купленную в 1918 году, пришлось заложить, так как последние три года не было большой выручки за хлопок и денег не хватало на жизнь и на налоги. И теперь все четыреста акров были обложены налогом.

Вот почему папе пришлось идти на заработки на железную дорогу.

Цены на хлопок упали в 1930 году. И когда пришла весна 1931-го, папа и отправился искать, где бы подработать. На север он дошел до Мемфиса, на юг до окрестностей Делты. На запад он тоже ходил, вплоть до штата Луизиана. Именно там он получил работу по прокладке железнодорожных путей. Он жил и работал вдали от нас большую часть года и вернулся лишь в разгар зимы, когда земля стояла замерзшая и бесплодная. А весной, как только посадки закончились, отправился снова. Сейчас шел 1933 год, и папа снова ушел в Луизиану прокладывать пути.

Однажды я спросила его, почему он должен уходить, почему для нас так важна эта земля. Он взял мою руку и сказал, как всегда, тихо и спокойно:

– Посмотри вокруг, Кэсси, девочка моя! Все это твое. Тебе никогда не приходилось жить на чужой земле. И пока жив я и сохраняется наша семья, не придется. Это очень важно. Сейчас ты, может быть, не понимаешь этого, но придет день, поймешь. Вот увидишь.

Я с удивлением посмотрела на папу: ведь я-то знала, что вовсе не вся земля принадлежит мне. Что-то принадлежит Стейси, что-то Кристоферу-Джону и Малышу, не говоря уже о той части, которой владели бабушка, мама и дядя Хэммер, папин старший брат, живший в Чикаго. Но папа никогда не делил нашу землю даже в уме; это была просто земля Логанов. Ради нее он и готов был все долгое жаркое лето забивать рельсы, а мама преподавать в школе и управлять фермой, а бабушка в свои шестьдесят лет, словно двадцатилетняя, работать в поле и хозяйничать дома; а мы, мои братья и я, ходить в поношенной, застиранной одежде. Зато закладные и налоги на землю были всегда вовремя оплачены. Папа сказал мне, что когда-нибудь я пойму, как это важно.

Я только пожала плечами.

Когда поля кончились и грэйнджеровский лес с обеих сторон украсил дорогу опахалами из низко свесившихся длинных еловых веток, из чащи вынырнул тщедушный мальчишка и обвил худой рукой Стейси. Это был Т. Дж. Эйвери. Его младший братишка Клод возник секундой позже, робко улыбаясь, словно ему было от этого больно. Оба мальчика были без башмаков, а праздничная одежда, замусоленная и потрепанная, свободно свисала с их тощих фигур. Эйвери были испольщиками на земле Грэйнджера.

– Привет, – сказал весело Т. Дж., приноравливаясь идти в ногу со Стейси. – Стало быть, открываем новый учебный год, а?

– Да-а, – вздохнул Стейси.

– Брось, парень, не вешай носа. – Т. Дж. явно веселился. – Твоя мама и в самом деле мировая училка. Уж я-то знаю.

Еще бы не знать. Он провалился у мамы в прошлом году и теперь шел к ней в класс второгодником.

– Отвали! Тебе легко говорить! – взвыл Стейси. – Не тебе придется сидеть весь день в классе у собственной матери.

– Легче смотри на вещи, – посоветовал Т. Дж. – Подумай, какая у тебя выгода. Ты же обо всем будешь узнавать раньше нас. – Он криво ухмыльнулся: – Всякие там контрольные…

Стейси сбросил руку Т. Дж. со своего плеча.

– Если ты об этом, ты не знаешь нашу ма.

– Не психуй, – отпарировал бесстрашно Т. Дж. – Мне просто стукнуло в голову. – На миг он смолк, потом предложил: – Хотите, расскажу все про вчерашний поджог?

– Поджог? Какой поджог? – вскинулся Стейси.

– Уж не хочешь ли ты сказать, парень, будто ничего не знаешь об этом? Поджог у Бэррисов. А я-то думал, твоя Ба отправилась туда ночью, чтоб лечить их.

Мы, само собой, знали, что бабушку ночью вызвали к больному. Она умела лечить, и когда кто-нибудь из соседей болел, чаще звали ее, чем доктора. Но про поджог мы ничего не слышали, да и кто такие Бэррисы, я знать не знала.

– Стейси, о каких Бэррисах он говорит? Я что-то никаких Бэррисов не знаю.

– Да они не здесь живут, а на том берегу Смеллингс Крика. Иногда приходят в нашу церковь, – заметил рассеянно Стейси. И тут же снова обратился к Т. Дж.: – И правда, было уж поздно, когда за ней пришел мистер Лэньер. Сказал, мистеру Бэррису сильно худо и хорошо бы, бабушка пошла помочь ему, только про поджог он ничего не сказал.

– Сильно худо? Хуже некуда, его ж чуть заживо не сожгли! И его и двоих его племянников. А знаете, чьих это рук дело?

– Чьих? – воскликнули мы со Стейси вместе.

– Нет уж, раз вам ничего про это не известно, мне тоже следует держать язык за зубами, чтобы не ранить ваши нежные ушки. – Т. Дж. с обычной своей мерзкой привычкой оборвал рассказ на самом интересном месте.

– Брось свои штучки, Ти-Джей![4] – Я вообще недолюбливала Т. Дж., а уж когда он начинал ходить вокруг да около, и вовсе.

– Давай выкладывай, – сказал Стейси. – Раз начал, выкладывай все до конца.

– Понимаешь… – шепотом начал было Т. Дж., но замолчал, словно раздумывая, стоит ли нам все рассказывать.

В это время мы как раз дошли до первого из двух перекрестков и свернули на север; еще миля – и мы доберемся до второго перекрестка и тогда снова повернем на восток.

Наконец Т. Дж. открыл рот:

– Ладно, слушайте. Этот пожар у Бэррисов вспыхнул не случайно.

Кое-кто из белых поднес им спичку.

– Т-ты думаешь, их подожгли вроде как полено? – заикаясь, пробормотал Кристофер-Джон; от удивления глаза у него полезли на лоб.

– Но за что? – спросил Стейси.

Т. Дж. пожал плечами.

– Откуда мне знать, за что? Просто знаю, что это сделали, и все.

– А откуда ты знаешь? – с подозрением спросила я.

Он самодовольно улыбнулся.

– Потому что твоя мама заходила к нам по дороге в школу и рассказала об этом моей маме.

– Моя мама?

– Да! И видела б ты ее лицо, когда она вышла от нас.

– А что у нее было на лице? – спросил Малыш, впервые оторвав взгляд от дороги: так его заинтересовал этот разговор.

Т. Дж. с мрачным видом огляделся вокруг и прошептал:

– Смерть…

Потом с минуту подождал, чтобы слова его произвели ошеломляющий эффект, однако весь эффект был испорчен наивным вопросом Малыша:

– А на что смерть похожа?

Т. Дж. раздраженно повернулся к нам:

– У него что, совсем котелок не варит?

– Почему ты не говоришь, на что она похожа? – Малыш требовал ответа на свой вопрос. Ему тоже не нравился Т. Дж.

– На моего дедушку, как раз перед тем как его положили в гроб, – объяснил со знанием дела Т. Дж.

– А-а, – произнес Малыш, теряя всякий интерес к разговору и снова весь сосредоточиваясь на дороге.

– Нет, право, Стейси, – насупившись, покачал головой Т. Дж., – у вас что, все того, в вашем драгоценном семействе?

Стейси приостановился: он хотел решить, принимать слова Т. Дж. за оскорбление или нет; но Т. Дж. поспешил замять этот вопрос и продолжал уже в ином, дружеском тоне:

– Честное слово, Стейси, я ничего плохого не хотел сказать.

Пусть ваши детки украшение семьи, но по милости Кэсси меня чуть не выпороли сегодня утром.

– Так тебе и надо! – обрадовалась я.

– По милости Кэсси? – Стейси даже засмеялся.

– На моем месте тебе было бы не до смеха. Она наябедничала своей маме, что я ходил на танцы к Уоллесам, а миссис Логан сказала про это моей ма. – Он бросил на меня презрительный взгляд и продолжал: – Но ты не волнуйся, я вывернулся. Когда ма спросила, так ли это, я сказал, что наш крошка Клод вечно бегает туда, чтобы получить хоть горсточку конфет, которые мистер Калеб Уоллес иногда раздает бесплатно, и мне, стало быть, пришлось тащиться за ним, потому как я знаю прекрасно, что ма не любит, чтобы мы туда ходили. Ха, и выпороли в результате его! – Т. Дж. засмеялся. – Ну, мама ему задала!

Я уставилась на притихшего Клода.

– И ты ему позволил? – воскликнула я.

Но Клод, как всегда, лишь жалко улыбнулся в ответ. Конечно, позволил, я и сама знала. Он в сто раз больше боялся братца Т. Дж., чем маму.