– Ну, как это выглядит? – спросил меня папа, когда я проходила через комнату, направляясь к боковой двери.

Прошло больше недели, как его ранили, это было первое утро, что он поднялся. Он расположился у холодного очага, на голове еще оставалась повязка, а сломанная нога покоилась на деревянном стуле.

Глаза были прикованы к маме, сидящей за своим письменным столом.

Мама отложила карандаш и нахмурилась, глядя в большую счетную книгу, открытую перед ней. Она рассеянно следила за мной, ожидая, когда я закрою за собой дверь с сеткой от насекомых, и тогда сказала:

– Дэвид, ты думаешь, нам именно сейчас пора этим заняться? Ведь ты еще не совсем здоров…

– Я настолько здоров, чтобы услышать, что мы почти на мели. Так что скажи мне все, как есть.

Я спрыгнула со ступенек и уселась на последней. Мама помолчала немного, прежде чем ответить папе.

– С половиной хэммеровских денег по закладной мы выкрутимся, чтобы оплатить июньский взнос…

– И это все?

– Ну, пара долларов еще останется, но это все.

Оба помолчали.

– Ты считаешь, надо написать Хэммеру и одолжить еще денег? – спросила мама.

Папа не сразу заговорил.

– Нет… – наконец сказал он. – Я все еще не хочу, чтобы ему стало известно про эту историю. Если до него дойдет, что я не на железной дороге, он пожелает узнать, почему, а я боюсь рисковать, зная его характер. Всякое может произойти, проведай он, что выкинули эти Уоллесы.

Мама вздохнула.

– Боюсь, ты прав.

– Я сам знаю, что прав, – сказал папа. – Дела так обстоят здесь, что, явись он сюда, не скрывая свой гнев и бешенство, его еще, чего доброго, повесят. Нет уж, пока хуже не стало, мы как-нибудь без него обойдемся. – Он минуту подумал. – Может, придется продать одну-две коровы с телятами, чтобы заплатить взносы за июль – август, а может, и нашу свинью. А вот к концу августа надо так постараться с хлопком, чтобы заплатить за сентябрь… Вполне возможно, что придется ехать в Виксберг, когда надо будет очищать хлопок. Вряд ли удастся в этом году воспользоваться очистительной машиной Харлана Грэйнджера.

Снова наступило молчание, потом мама сказала:

– Дэвид, мама поговаривает о том, чтобы ехать в Стробери, на следующую ярмарку…

– Нет, нет… – Папа не дал даже закончить. – Страсти слишком накалились.

– Я говорила ей это.

– Я тоже поговорю с ней… Нам что-нибудь надо приобретать до первого урожая хлопка?

– Сейчас подумаю… батарейки и керосин ты купил в последнюю поездку… да, но вот что нам нужно больше всего – распылитель против насекомых. Жуки на хлопке расплодились такие вредные…

– А как с едой?

– Муки, сахара, дрожжей и всякого такого на донышке, но мы выйдем из положения, не обязательно же каждый день печь печенье и маисовый хлеб. Совсем кончился перец, да и соли маловато, но с этим тоже можно не очень спешить. Да и кофе все вышло… Зато в саду все скоро созреет. Так что можно не тревожиться.

– Не тревожиться… – пробормотал папа, и оба замолчали. Потом он вдруг взорвался, словно получил новый заряд злой силы. – Ах, если бы эта нога не была сломана!

– Тише, Дэвид, чтобы Стейси тебя не услышал, – предупредила мама. – Ты же знаешь, он до сих пор корит себя за твою ногу.

– Я ведь сказал мальчику, это была не его вина. Откуда у него столько сил, чтобы удержать Джека.

– Я-то знаю, но он все равно корит себя.

Папа неожиданно рассмеялся.

– Ну разве не смешно? Уоллесы стреляют из ружья мне в голову, я ломаю себе ногу, а мой сын ругает за это себя. Нет, о чем я мечтаю, это взять кнут и отстегать этих Уоллесов, всех троих, так отстегать, чтоб рука устала.

– Ты заговорил прямо как Хэммер.

– Правда? Что ж, мне частенько хочется поступать как Хэммер.

Честно признаюсь, я получил бы великое удовольствие, если бы удалось выпороть Калеба Уоллеса и его братьев.

– Если будешь брать пример с Хэммера, тебя живо ухлопают, сам знаешь. Так что кончай эти разговоры. Нам разве не о чем больше беспокоиться? Кстати, оба Уоллеса – и Тёрстон и Дьюберри – все еще не встают, как я слышала. Поговаривают даже, что у Дьюберри с позвоночником не в порядке. Во всяком случае, мистер Моррисон отделал их хорошенько.

– А где он, между прочим? Я его сегодня утром еще не видел.

Секунду подумав, мама ответила:

– Опять ищет работу, с рассвета.

– Здесь он все равно ничего не найдет. Я уж говорил ему.

– Знаю, – согласилась мама. – Но он считает, что должен попытаться. Дэвид… – Мама остановилась, и, когда снова заговорила, голос ее стал еле слышен, словно она колебалась, сказать или не сказать, что у нее на уме. – Дэвид, а ты не думаешь, что ему лучше уйти? Я очень не хочу, чтобы он уходил, но после его стычки с Уоллесами я просто боюсь за него.

– Он знает, что ему грозит, Мэри, но он не хочет уходить и… честно говоря, мы без него не обойдемся. Не докучай ему с этим.

– Но, Дэвид, а если…

Не успела мама закончить, как я увидела мистера Моррисона, едущего в западном направлении – значит, из Смеллингс Крика. Я соскочила с последней ступеньки и кинулась ему навстречу.

– Привет, мистер Моррисон! – закричала я, когда Джек подал в сторону и фургон съехал с подъездной дорожки.

– Привет, Кэсси, – поздоровался со мной мистер Моррисон. – Папа проснулся?

– Да, сэр. Он сегодня уже с утра сидит, а не лежит.

– А разве я тебе не говорил, что его ничем не удержишь в постели?

– Да, сэр, говорили.

Он слез с фургона и направился к дому.

– Мистер Моррисон, хотите, я распрягу Джека?

– Не надо, Кэсси, пусть как есть. Я только поговорю с папой и тут же вернусь.

– Ну, ну, старина Джек, – похлопала я мула по спине, наблюдая, как мистер Моррисон входит в боковую дверь.

Сначала я хотела было вернуться на свое место на ступеньках, но передумала. Вместо этого я осталась с Джеком, пытаясь разобраться в том, что только что услышала. Вскоре из дома появился мистер Моррисон. Он зашел на конюшню и вышел оттуда с сажалкой – инструментом, похожим на плуг с маленьким круглым контейнером посредине, из которого высыпаются семена. Он положил сажалку в фургон.

– А куда вы едете, мистер Моррисон?

– На участок к мистеру Уиггинсу. Я виделся сегодня утром с мистером Уиггинсом, и он спросил, нельзя ли воспользоваться папиной сажалкой. У него нет фургона, и я взялся спросить у папы: если папа скажет добро, я привезу ему сажалку.

– А разве не поздно сажать-то?

– Ну, для того, что задумал мистер Уиггинс, не поздно. Он решил посадить у себя яровую кукурузу. В сентябре созреет.

– Мистер Моррисон, а можно мне с вами? – спросила я, когда он уже садился на козлы фургона.

– Что ж, буду только рад такой компании, Кэсси. Но тебе надо сперва спросить у мамы.

Я бросилась бегом домой. Мальчики теперь тоже были в маминой и папиной комнате и, когда я спросила, можно ли ехать с мистером Моррисоном к Крошке Уилли, Малыш и Кристофер-Джон, конечно, тоже захотели.

– Мистер Моррисон согласится, мама.

– Ладно, надеюсь, вы не помешаете ему. А ты поедешь, Стейси?

Стейси сидел напротив папы и с унынием смотрел на его сломанную ногу.

– Иди, сынок, – сказал папа мягко. – Сейчас дел здесь никаких нет. Воспользуйся случаем поболтать с Крошкой Уилли.

– Ты уверен, папа, что я тебе не понадоблюсь?

– Иди, иди, прокатись в свое удовольствие.

Поскольку это была моя идея – попроситься ехать, я влезла на переднее сиденье рядом с мистером Моррисоном, а мальчики сели в фургон. Семья Крошки Уилли жила на собственных сорока акрах милях в двух на восток от Грэйт Фейс. Утро для поездки выдалось удачное, и шесть миль мы покрыли быстро, особенно под пение мистера Моррисона, у которого был могучий густой бас. Кристофер-Джон, Малыш и я подпевали ему, как могли, проезжая хлопковые поля все в цвету – белые, красные, розовые. А Стейси был не в настроении, – иногда с ним это случалось, – и не хотел петь. Что ж, мы его оставили в покое.