Этварт по-старушечьи поджал губы, смерил меня ненавидящим взглядом, прекрасно поняв, что его шантажируют, и кротко сообщил:

— Я захватил с собой все необходимое, руководствуясь пояснениями вашего слуги. Но мне хотелось бы кое-что уточнить…

На горбу у Констана и в самом деле были навьючены какие-то торбы, размеры которых заставили меня приуныть. Что бы это ни было, но только извлечение содержимого должно было занять половину ночи.

Священнослужитель, состроив самую доброжелательную и мерзкую физиономию, тем временем продолжал:

— …а именно, мне хотелось бы знать, каким образом стало известно про сие захоронение, весьма свежее захоронение в весьма уединенной местности, осмелюсь заметить…

— О-о-о, отбросим ложную скромность, — встрял в разговор Виро, с ухмылкой, свидетельствующей о том, что его вредная сущность с легкостью подавляет все хорошие задатки при каждом удобном случае. — Госпожа Глимминс, может, и не стала бы похваляться перед посторонними своим даром, но я, волей случая узнавший про столь уникальный талант, не могу не поделиться с вами, святой отец. Она зрит сквозь прах земной — я правильно употребил сие определение, простите? — на глубину до трех метров, что и позволило ей обнаружить столь возмутительное явление, как покойник в неосвященной земле.

Я поперхнулась, так как не намеревалась озвучивать этот бред повторно, но деваться было некуда.

— Ох, госпожа Каррен! — сочувственно воскликнул Констан. — Тяжко же вам приходится! Тут уж поневоле отречешься от счастья мирского… Это ж шагу не ступишь, чтоб не узнать, сколько мерзости человеческой от глаз людских сокрыто в землице! Тут брат братца родного за наследство порешил, ядом нутро ему выжегши и за овином закопавши; там девица, убоявшись сраму и молвы людской, младенчика задушила полотенцем и за околицей схоронила. А дальше злодеи-душегубы, эвон, купеческий караван вырезали подчистую, на части изрубили, да и закопали у дороги… Идешь и чуешь — вот тело белое, молодецкое, вот ноженьки, вот рученьки, а вона и буйна головушка…

Отец Этварт с возрастающей тревогой слушал моего ученика, который вдохновенно излагал свое видение того, что творится под землей, все больше входя в раж и обильно украшая свой рассказ кровавыми подробностями. Выходило, что и яму под нужник следовало копать с превеликой осторожностью, ибо земля кишит покойниками, как матрас на постоялом дворе клопами.

— Ваш слуга, госпожа Глимминс, преисполнен самых отвратительных фантазий, которые отравляют жизнь и ему самому, и невольным слушателям, — вкрадчиво прошептал мне на ухо Виро. — Я все жду, когда он сам себя до беспамятства запугает. Если вам не жаль его — и тут я вас понимаю, — то посмотрите на священника. Зря вы не хотите, чтобы господин Теннонт узнал о столь выдающемся таланте в сфере магии, который уступает разве что дару вызывать у слушателей рвотные спазмы…

— У него просто слишком живое воображение, — так же шепотом отозвалась я, пока что не находя сил прервать Констана. — Это все народные песни — вы же слышали, о чем тут поют? Нельзя умерщвлять человека за то, что у него было несчастливое детство…

Первым терпение кончилось у отца Этварта. Я уже успела свыкнуться с особенностями своего ученика, а Виро увлеченно ковырял какой-то палочкой у себя в ухе, должно быть, пытаясь его как-то повредить, чтобы уберечь себя от дальнейших откровений Констана. Священнику же подобное количество душегубов встречалось разве что в тех главах Священного Писания, где описывались адские кострища. Поэтому, когда речь зашла о нечестивых трактирщиках, подсыпающих постояльцам отраву в еду, а потом предсказуемо закапывающих пятнистые тела на подворье, отец Этварт фальцетом выкрикнул:

— Помолимся же о душах усопших! — и торопливо забормотал что-то нараспев. Констан замер с открытым ртом, но прервать молитву не мог даже он.

Отец Этварт был не совсем дурак и либо выбрал молитву подлиннее, либо прочитал ее раз пять подряд, так что вдохновение начало покидать ученика, а дальше в игру вступил Виро, уже кое-чему научившийся.

— Мне всегда так хотелось посмотреть, как освящают могилы! — выкрикнул он, едва только святой отец умолк.

— Не будем же терять ни минуты! — поспешно согласился отец Этварт, и мы приступили к делу.

Не прошло и пяти минут, как я заподозрила, что канонисты, к моему огорчению, лидируют среди всех остальных конфессий по количеству ритуальных предметов, необходимых для освящения земли. В торбе находились какие-то подсвечники, кувшинчики, кадильницы, невыносимо смердящие благовония, книги, метелки разного размера, некая чаша, обильно изукрашенная всяческими узорами, и даже три небольших флага, на которых мелким шрифтом было что-то написано.

Все это было установлено отцом Этвартом в композицию, сути которой я не уловила, но чаша была по центру, а флаги по краям. Затем ситуация ухудшилась. Оказалось, что чашу нужно до краев наполнить водой. Констан потащил ее к реке, сопровождаемый моими встревоженными напутствиями не попадаться на глаза мельнику.

Когда он вернулся, оказалось, что в чашу вместе с водой угодила проворная лягушка, которую мы с проклятиями ловили по очереди. Виро держал фонарь, стараясь держаться подальше от брызг. Наконец, поймав лягушку и выбросив ее в кусты, я торжественно подала чашу святому отцу, но тут оказалось, что у канонистов лягушка считается нечистым животным и воду надобно сменить.

Я никогда не была сильна в теологических диспутах, но загнанный в угол человек способен на многое, а времени, как и гарантий, что в следующий раз Констан не зачерпнет целое жабье семейство, не было. Спустя несколько минут, в результате моей прочувствованной речи отец Этварт признал, что лягушка могла хулительно упоминаться в Писании в значении аллегории, а следовательно, воду можно оставить и непременно обсудить новый взгляд на лягушек с прихожанами во время следующей же проповеди.

Далее возникла проблема, не связанная с реабилитацией земноводных в глазах канонистов. Отец Этварт объявил, что кто-то должен постоянно распевать псалмы вполголоса, пока священнослужитель будет совершать необходимую процедуру.

— Читаю весьма прескверно, — покаянно промолвил Констан, когда я с надеждой устремила на него взор. — Букву «фы» постоянно путаю с «шы», а длинные словеса и вовсе по слогам одолеваю. Про себя воспринимаю письмена прытко, но чтобы вслух произносить, да еще и нараспев…

— Ладно, тогда я буду петь, — недовольно буркнула я, но со стороны отца Этварта донеслось возмущенное клокотание:

— Женщина не может петь псалмы где-либо, кроме как у себя в доме, в одиночестве, и то предварительно попостившись в течение двух недель!

Я укрепилась в своем презрении к канонической вере, но делать было нечего.

— Значит, псалмы будет петь господин секретарь! — Я ткнула книгу Виро, который так резво отпрыгнул от нее, будто она была раскаленной.

— Я не могу, — сдавленно произнес он и звонко чихнул.

— Это вам так кажется, — мстительно сказала я, про себя решив, что столь бестолковая вера и ее атрибуты не могут всерьез навредить даже самому плюгавенькому демону.

Виро панически завертел головой, словно пытаясь найти еще какую-нибудь кандидатуру на роль певца, но быстро понял, что не стоит навлекать на себя вполне оправданные подозрения, и покорно взял книгу. Едва он прикоснулся к ней, как снова расчихался, точно ему перечницу под нос сунули. Выходило, что какая-то сила в канонической вере все же таилась.

Мне доверили чадить вокруг могилы благовониями. Констан носил за Этвартом чашу, в которую тот периодически окунал метелки и разбрызгивал воду повсюду. Чуть поодаль Виро, которого враз одолели чесотка, чихание и икота, заунывно гудел что-то невразумительное. Периодически он останавливался и высовывал язык, пытаясь что-то на нем рассмотреть. Я заподозрила, что от чтения подобных текстов у демона там выскочил волдырь. Мне было его жаль, но куда деваться?..

Когда отец Этварт в последний раз махнул метелкой, секретарь имел плачевный вид. Даже в свете фонаря было видно, что его физиономия, помимо ссадин и синяков, теперь обильно изукрашена сыпью самого отвратительного вида и разнообразной расцветки, от розовой до пурпурной. У него опухли веки, глаза слезились, из носу тоже непрерывно текло, вдобавок он еще и чесался, как бродячий пес.