Встав «на зорьке, часов в одиннадцать», как любили говорить племянники, мы знали, что не проспим прелести июньского утра.

Когда мы вставали на самом деле, никто не знал! Высыпались вовсю, а смотреть на часы и в голову не приходило. Единственный дачный будильник стоял незаведенный на комоде.

Лето выдалось не из жарких, по ночам шли дожди, и распогаживалось лишь к полудню. Как раз к нашему пробуждению солнцу удавалось растопить облака, и мы вроде бы заставали утро — выбегая с веранды в росистую после дождя, познабливающую тишину сада… Сад только просыпался. Только-только начинали скользить по зелени холодные краски запоздавшего солнца, выползавшего к нам из-за темной громады соснового леса, что подступал к самой даче. Пулей ворвавшись в дом, мы наскоро завтракали в холодной кухоньке. Бутерброды да кружка молока — на большее не хватало моей утренней фантазии. Сбежав с крыльца, я еще успевала плеснуть себе в лицо обжигающей водой из артезианского крана — эту процедуру мои племянники демонстративно презирали, — и мы шли загорать. Так это у нас называлось. Даже если на всех были куртки, а я прихватывала на всякий случай зонтик… Ох уж это слякотное лето!..

Если на соседних дачах присутствовали наезжавшие время от времени горожане, я брала для солидности шезлонг, книгу, надевала темные очки, и мы, все вчетвером, чинно направлялись к лесной калитке.

Со стороны предполагалось, что я буду читать-посиживать в кресле где-нибудь на солнечной поляночке и время от времени как более старшая — все ж таки год учусь в институте — отдавать ЦУ резвящимся вокруг племянникам.

«Ха-ха! Как бы не так…» — думала я и заранее чувствовала, как разноется к вечеру моя нога, с которой совсем недавно сняли гипс. К счастью, соседи-дачники не были охотниками до леса и тем более до дальних прогулок. Они мирно копались в своих наделах и загорать предпочитали в лучшем случае на крышах дач, дабы не наносить ущерба крошечным угодьям. Не ляжешь же, в самом деле, на клубнику и помидоры?

В то утро за завтраком не было энтузиазма. Катя зевала. Виктор мученически допивал любимую «кислуху» из большой кружки и без очков совсем щурил близорукие глаза.

— Отчего не в настроении, молодой человек? — спрашивала я в высшей степени ободряющим тоном, но ожидаемого эффекта не добивалась.

Племянники не выспались. По обыкновению был превышен полуночный норматив рассказов на сон грядущий: вечных вариаций на темы «про синий ноготь», «черную руку», «светящиеся глаза» и прочих «страшных анекдотов». Я всегда засыпала удовлетворенная под их возбужденный шепот: «Нет, жив, жив еще великий и могучий!..» Когда точно засыпали мои племянники, для меня оставалось загадкой. Какое счастье, что их родители об этом ничего не знали!

После завтрака мы чинно шли по саду меж ухоженных моей тетей грядок, по проложенным с геометрической точностью тропинкам, с обеих сторон которых еще недавно цвели нарциссы, а теперь только зеленым обрамлением щетинились подрезанные серпом листья. Мы старательно обходили разросшиеся кусты роз, избегая стряхивать на себя росу; касались мокрых, еще спящих головок — пионов; вдыхали запахи и резко поеживались от холодной утренней влаги. Но брать с собой лишние теплые вещи мы не любили. Вооруженные удочками племянники вежливо помогали мне нести шезлонг.

Как только мы закрывали за собой калитку и скрывались в соснах от возможных любопытствующих взглядов, я вздыхала с облегчением: «Хватит! В конце концов, я действительно ковыляла здесь чинно, как взрослая, целый месяц!»

Мы вырывались на свободу. Я закидывала шезлонг в кусты, и тут начиналось невообразимое.

— Красота! — звонко говорила Катя, шлепаясь наземь, и, обхватив колени руками, перекатывалась через голову. Тропинка здесь расширялась. По ней никто не ходил, кроме нас, она была тут просто не вытоптанной травяной полянкой. Наше любимое место для утренних упражнений!

— Красота, — восклицала Катя еще раз и снова делала кувырок. Ее совсем голубые теперь глаза были сплошной восторг и ликование. Губы, смеющиеся щеки, все ее милые черты и даже длинные ресницы, сомкнувшиеся вмиг над зажмуренными от удовольствия глазами, — все в ее запрокинутом личике аккумулировало сейчас такую радость, что казалось: вот-вот эта радость вспорхнет и улетит куда-то. Как она умела восхищаться!

Вслед за Катей кувыркался Виктор, ее старший брат, уже ходивший в школу. Но делал он это не так, как Катя, по-своему: не приседал, а разбегался, будто акробат в цирке, и опирался при кувырке на вытянутые руки. Он очень напоминал сестру — такой же худенький и темноволосый, а вот глаза его были карие и страшно живые, как у старшего из двух моих взрослых двоюродных братьев.

Серьезная и молчаливая Наташа — шестилетняя дочка моего второго взрослого брата — наоборот пренебрегала такими забавами. Тоже кареглазая и крепенькая, точно грибок боровичок, смотрела она из-под своей короткой стрижки чуть потупясь и как бы издалека…

Я, мысленно разбежавшись, все же не решалась кувыркаться: опасалась за больную ногу. Может быть, и зря…

Мы проносились через лес и через кусты, а там, на краю черничника, у залитого солнцем поля, где чирикали птицы, нас уже ждал серьезный Димка. Он стоял по колено в клевере; за спиной у него вилась тропинка, взбиравшаяся по склону холма. Он хитро чуть улыбался сейчас, поглядывая на меня издали.

Всеми силами старался подавить предательскую улыбку, но она не слушалась и освещала загадочно его умное лицо, лицо вполне сформировавшейся личности. Порой я даже ловила себя на чувстве, что передо мной — совсем взрослый, много размышляющий человек, который знает, что случится через минуту! И я-то помнила, какими задумчивыми и стеснительными бывали его словно лучившиеся теперь из глубины глаза…

«Держись! — говорили его глаза. — Сейчас я тебе отколю такой номер!»

Уж он-то предвидел, какая реакция последует с моей стороны. «Ну, Димуля, такой-сякой, — скажу я после очередной выходки. — Давай сюда свою руку — и я отведу тебя домой к маме!»

Он знал, что не отведу. Улыбался понимающе и молчал, и я не могла себе объяснить, как этот умный медлительный ребенок, спокойной своей рассудительностью и основательностью слов и действий напоминавший своего деда, как может он превращать моих детей в сущих бесенят?

С ним они полностью выходили из-под моего контроля, что меня, вправду говоря, в глубине души немного оскорбляло. Взрослые считали Димку тихим и послушным ребенком и вовсе не могли вообразить, какой он сатана! Я часто, не скрывая, злилась на него, он же в ответ платил мне подчеркнутым пренебрежением.

Пока я обо всем этом размышляла, на ходу пощипывая чернику, мы приблизились к полю. Димка по-прежнему стоял в картинной позе и на том же месте, где нас с ним как-то сфотографировал Игорешка. Снимок здорово получился. Даже Алесь изъявил желание приехать на дачу порисовать Димку. В пятницу, после экзамена, о чем известил письмом.

В Димке и впрямь было что-то достойное руки художника!

И тут этот бесенок проделал-таки хорошо и заранее, как видно, продуманный им маневр. Взвился неожиданно перед самым моим носом и стремглав кинулся прочь… Но не тропкой, а напрямик, призывая и всех помчаться так же.

И они помчались! Вперед, по полю, по посевам, взметая фонтаны земляных брызг из-под пяток, кувыркаясь и вытаптывая плеши в зацветающем клевере.