— В лесу жили, пням молились, кажется так… — нарушил молчание Вольф. — Язычники поклонялись деревьям.

— От которых произошли? — пошутила я. — Наша наука пока еще не решила, как возникла жизнь.

— Да и наша-то недалеко ушла… — усмехнулся Карин. — Где они — примитивные, все объясняющие теории? Гипотетические живые гели да всякие там «первичные бульоны» — чересчур наивно, даже в общем-то нелепо, как самозарождение блох в грязном белье. Ведь не случайно один из видных наших биологов, расшифровавший РНК, отказался вовсе как-либо объяснить естественное происхождение жизни на Земле. Проблема звучит теперь иначе: как образовался первый белок? Вот неразрешимый вопрос! Буквально замкнутый круг: для синтеза белка необходимы нуклеиновые кислоты, их синтез невозможен без присутствия белков-ферментов. Был ли в далеком прошлом неизвестный нам «второй» способ сборки белка в клетке? Если и был, то другая загадка опять же неразрешима: как совершался скачок от растительного фотосинтеза к животному паразитизму? Как животные произошли от растений?

— А может быть — от разумных растений? — перебила я. — Помните? «Те дубы… одного возраста со Вселенной…» Что, если были они в начале мира? Возникли с началом? Ознаменовали собой начало?! Породившие порожденные… Породившие жизнь на Земле. Как боги. Представьте бога в образе разумного чуда-дерева, создавшего когда-то силой своей фантазии… весь известный животный мир! Ведь эволюция растений — многожды древнее!

— Ты хочешь сказать, что животные не только испокон веков на растениях паразитируют, за их счет существуют, но и созданы… какими-то разумными растительными существами в далеком прошлом?

— Да, Карин! А те пресловутые пришельцы, которых все ждут, если все-таки есть, — не какие-нибудь монстры, и не такие, как мы… а разумные зеленые существа из соприкасающихся миров. Появлялись на наших планетах, оставляли след в легендах. Пусть даже в образе человека. Умели вырастить при необходимости, словно яблоко, такой орган! Человек по ситуации, человек-инструмент!..

— Для дипломатических целей? — засмеялся Вольф. — Христос — яблоко, брошенное Вселенной!

— Отец-бог, посредством святого духа отпочковавший Христа как орган или организм для разведки в подшефном мире? — подхватил Карин.

— Тогда, по крайней мере, становится понятным это распроклятое триединство! Только у растений такое бывает…

— А если цивилизация разумных растений — та самая ВЦ, высшая цивилизация, которую мы ищем да никак не найдем? — тотчас принялся фантазировать Вольф. — Следов ее деятельности в космосе не заметишь! Ни отходов технологической деятельности, ни искусственных излучений! Какие там могут быть «космические чудеса», если их не увидишь ни в один телескоп? Даже при неограниченной экспансии, завоюй такая цивилизация всю Вселенную — следов она не оставит!.. Наше чудо-дерево и есть то «чудо», которое мы так желаем видеть. Как когда-то — царя, восседающего на небесах!

— Люди творили богов по своему подобию, — сказала я, — а «боги» поступали с точностью «до наоборот».

— Наоборот! — рассмеялся Вольф. — Бог-дерево создает человека! Потому и допускает все, что творится веками. Хватило бы жестокости не помочь детям, созданным по подобию своему? Здорово все получается, если ОН — растение! Что сделали люди с природой? Кого создал он на свою голову? Паразитов, пожирающих своего отца?

— Нет, Вольф… — покачала головой я. — Он должен был чувствовать и любовь в ответ — ощущать то вечное, что испытываем мы, восхищаясь природой! Когда стоишь на холме под открытым небом, а вокруг колышутся леса… Увлекаемые ветром, склоняются вершинами тысячи деревьев. Зеленью опутывает трава твой взгляд и твои ступни, все вдыхает и тянется, сплетаясь живыми силуэтами цветов, стеблей и листьев, к воздушному куполу над тобой, в могучем ритме, которым ты дышишь. Все это едино и прекрасно, как каждый цветок в траве. Едино и неделимо. Поверь, это чувство, без которого не могут жить «зрящие». И не живут долго.

— Земные йоги тоже уходили в леса, чтобы быть наедине с природой, — вставил Карин.

— Потому и стремились с ней сблизиться, что чувствовали свою отделенность. И отчуждение… — продолжала я. — Природа не имеет пороков. В отличие от человека — в ней все и всегда прекрасно, и в преклонении перед ней — вечность любви. Иначе не может быть, если ощутил это хоть однажды. И как жаль, что того же не чувствует в ответ природа! Она этого не понимает, но, принимая энергию твоих чувств, дает взамен силу, дыхание, жизнь. И это без всяких преувеличений. Там, у себя, я уже не могла быть дольше без леса…

— И у нас многие народы ценят природу, — заметил Карин, — хотя достаточно грешат против нее… Как бы расценили это разумные праотцы?

— А может, у праотцов иная логика, вселенский подход! — иронически усмехнулся Вольф. — Человек — квант биополя! Живой винтик в механизме природы, пусть даже и сотворенный ими как бы ей вопреки. Чем поможешь винтику или кванту? Любовь… Эмоции… Понапридумывали сентиментальных терминов. А праотцы мыслят другими категориями. Изучают нас, — он ткнул пальцем в окно, где невидимым собеседником молчаливо присутствовал дуб, — а как выяснят все — так и пустят на перегной. На удобрение почвы, как мы их на дрова. Разве есть за что нас любить?

«Есть, Вольф, есть!» — хотела я сказать, понимая его иронию и насмешку, возникающие из страдания, и боль, не отделимую от любви. И еще хотела сказать: «Ты же все-все понимаешь, только… прикидываешься. Ведь ты же видишь, ну, хорошо, чувствуешь, не можешь не чувствовать, что ты для меня — уже давно — такой же праотец, такой же чудо-дуб, воплощенный в человека!.. Богочеловек… И я тебя по-своему, но искренне люблю. Сострадаю тебе, переживаю. И все твои открытия-изобретения на самом деле для меня немного значат. Мне дорог тот, кто в холодной избушке говорил со мной, как с малым ребенком, и, тоскуя по дому, пел на своем языке — и в голосе была неведомая сила: отзвук странного далекого мира… И не открытия определяют твою суть. А ты же ими пробуешь отгородиться, как стеной… Вот так и выдуманные нами праотцы своими высшими деяниями, может быть, отгородились и от мира, и от созданного ими. Ты спрашиваешь: «разве есть за что нас любить?» Да, конечно! Хотя бы уж за то, что мы, ничтожные, любим вас. За то, что я люблю тебя… Неужто ничего в тебе не шевельнулось за все время?! Или ты по-прежнему таишь обиду — на то, как вышло с самого начала? Не по-твоему… Но ведь и не по-моему, в конечном счете! Тут мы квиты. Как быть и должно, когда заходит речь о праотцах и их созданиях. А я теперь — твое создание, в какой-то мере. Хочешь или нет. И стать другою не смогу уже. Да и не хочу, пойми! Разве за одно это нельзя хоть чуточку любить меня в ответ?!»

Я вдруг представила, что Вольф исчезнет сегодня ночью, как Жэки… Чтобы унести на родину этот вечный источник энергии… Энергии чего? Я ужаснулась от внезапной мысли: если этот источник, безразличный ко всему, удесятерит людское счастье, то, может, с той же силой он вольет в людскую жизнь и новые страданья?!. Ибо грань — зыбка, и каждый на свой лад ее воспринимает, только в редких случаях соотнося ее — и то условно — с представлениями других!.. Кто даст гарантию?

Я посмотрела ему в глаза так, что Вольф как бы очнулся от обуревавших его мыслей и — впервые, кажется, — все понял, наконец. Он вздрогнул, застыл на секунду, словно прислушиваясь к тихому, неведомому голосу в себе, словно вступая с ним в короткий, но бескомпромиссный спор… А потом облегченно и радостно улыбнулся… И я снова, как в тот, самый первый день, видела только его широкую-широкую улыбку, так тогда перевернувшую мою судьбу…

«Да, — хотела я шепнуть ему на ухо, — если ты туда попадешь… то, пожалуйста, вместе со мной! Мне всегда теперь будет страшно оставить тебя одного!» Но я промолчала. Только твердо решила, что уж завтра обязательно скажу ему об этом.

Солнечный свет на волнистых сугробах. Ясное морозное утро. Всю ночь падал хлопьями снег. Елка за моим окном растолстела вдвойне: на поникших от тяжести ветках — белыми ладонями груды снега. Он засыпал и лес вдалеке, и старинный парк, припорошил стволы и кроны старых деревьев. Черно-белые щупальца сучьев — как переплетения причудливых нервных волокон. Ветвящийся клубок нейронов в микроскопе окна… И, точно в невидимой работающей кофемолке, медленно кружат редкие сверкающие снежинки. Вверх и вниз — в плавном круговороте. Откуда им браться в небе? Оно чистое и голубое. Словно там, выше всякой высоты, запустили мельницу. Мелет и мелет незримые облака… Вот и выплывает из нее этот холодный белый хоровод. На моей родине не бывает снежинок. Зимой замерзает изморось на траве, бурая степь белеет от инея, хрустящего под ногами. Но это не снег. Изредка сыплет колючая ледяная крупа…