Листва на земле была уже не желтая, а безнадежно побуревшая. Почти точно можно было сказать, что это листья дуба. И все-таки это была лишь иллюзия дубовых листьев. Мозг, как безошибочная счетная машина, видел фальшь. Так искуснейшая подделка бывает неотличима от подлинной вещи, но глаз говорит: «Не то! Здесь что-то не то». Вроде восковых яблок, поразивших меня в доме приемных родителей. Чем румяные бока яблок отличались от настоящих, было загадкой, но сразу чувствовалось, что они искусственные… Продолжая смотреть на листья, я поняла, что меня смущало: листья были грубее, жестче. Какая-то лишняя доля миллиметра толщины всю картину делала иной. И не так обычно осенью покрывают землю листья в дубовом лесу… «Тонко сделано!» — машинально отметил мозг, еще не успев осознать важность этой детали, и тут мое внимание было отвлечено другим.

Наверное, я все же очень медленно приходила в себя. Иначе как было не заметить, что рядом — в поле моего зрения — находились еще три человека. Двое сидели на земле слева от меня, так же, как я, прислонившись к огромному дереву с грубой потрескавшейся корой. Люди были без сознания или спали, и только третий, похожий на подростка, ковылял невдалеке в облетевших кустах.

Я медленно повернула голову к незнакомцам. Нет, точно, они крепко спали, накрытые целым ворохом хвои и сухих листьев. С краю ворох был разворочен — видно, третий как раз выбрался из этого укрытия. Я подняла ветку незнакомого хвойного дерева с длинными голубоватыми иглами. Тяжелая густая хвоя уколола мне пальцы, и я вдруг представила, что двое сейчас проснутся и увидят меня. В этот момент, словно по команде, один из них, лежавший ближе, светловолосый и широколицый, потянулся и открыл глаза. В их быстром и умном взгляде почувствовалась сила спокойного превосходства. Темно-серые и необычно живые, они смотрели словно бы и не со сна: самоуверенно и заинтересованно, даже с некоторым оттенком наглости. Обернувшись ко мне, светловолосый пробормотал что-то. В глазах и лице его, простецки грубом, но с чуть презрительно-высокомерным ртом, заиграла ухмылка. Странно кривясь, начали растягиваться губы, насмешливо сморщился нос, а в энергичных складках у рта проступило нечто довольное и слегка хищное. Наконец он расхохотался, оглушительно, как из бочки, голосом пропившегося мужика, но с теплой хрипотцой, и тотчас на грубом лице его ясно обозначилось притягивающее и обезоруживающее добродушие. Смехом он разбудил своего соседа — темноволосого человека с утонченными чертами лица, который глянул на меня удивительно и настороженно.

Затем темноволосый резко обернулся, словно ища взглядом кого-то, но место рядом с ним оказалось пусто — только в беспорядке были разбросаны хвоя и сухие листья. Не на шутку взволнованный, уже не обращая на меня внимания, он рывком сел и принялся озираться вокруг, пока не заметил в кустах удалявшийся мальчишеский силуэт. Этот, третий, так сильно хромал, что белый помпончик на его клоунской ярко-синей шапке забавно вздрагивал, а развевающаяся слишком широкая куртка в контрасте с узкими брючками подчеркивала тщедушность фигуры.

Темноволосый крикнул что-то вдогонку. Хромой оглянулся, махнул рукой и еще быстрее заковылял к реке.

Потом, когда я выучила их язык, Вольф — так называли блондина его спутники — рассказал мне, что был, конечно же, удивлен, но больше обрадован, увидев меня в ту минуту. «Прибавилось покойничков!» — вот что произнес он, прежде чем расхохотаться и разбудить Карина. Вольф меня сразу же насторожил, и я вдруг подумала, что Карин — как раз тот человек, которого надо держаться, если понадобится защита. Внешняя наглость Вольфа подсказывала мне, что защиты искать придется… Я даже придвинулась тогда машинально к худому задумчивому человеку с такими усталыми глазами и одухотворенным лицом, все черты которого словно приготовились к полету — столько сосредоточенности и совершенства было в его отточенном профиле.

Светловолосый ухмыльнулся еще раз и, потягиваясь сонно и с удовольствием, обнял меня за плечи и потянул к себе, совершенно не обращая внимания на мои попытки помешать. Я насторожилась и невольно замерла. Мой темноволосый сосед смотрел некоторое время на нас, потом встал и, обогнув ствол дерева, оказался справа. Развернулся и через меня буквально вышиб Вольфа ударом руки из кучи дубовых листьев. Казалось, Вольф опомнился и окончательно проснулся только в этот момент. Медленно встал с колен, отряхнулся и, протирая глаза, посмотрел на Карина с удивленной и добродушной улыбкой. Потом улыбнулся шире — очень широко, так что все лицо его как бы накрылось одной широкой улыбкой… Такое простое, доброе и понимающее лицо. В глазах его все еще сохранялась прежняя сонная мечтательность. Он почесывал голову и, с удовольствием потягиваясь, глядел на нас с Карином, как смотрят на несмышленую детвору. Потом опять усмехнулся, но уже как-то по-новому, словно втихомолку про себя чему-то удивляясь, полным извинения жестом приложил ладонь к груди и, закрыв глаза, с укором покачал головой. Мягко и выразительно на незнакомом языке сказал нам что-то успокаивающее, будто обращался к детям. Я даже подумала, что зря обидели человека…

Всех нас выручил Вольф. Теперь я думаю, мы бы, наверное, не пропали — «машина» бы обязательно что-нибудь придумала, она была заинтересована в нашем выживании. Хотя, впрочем, это могло быть экспериментом на выживание, и в этом случае что бы мы делали без Вольфа! Его энергия и предприимчивость были незаменимы, а содержимое рюкзака обеспечило нам необходимый жизненный минимум на первое время. Как водится у истинных туристов, его группа несла с собой все необходимое, но по чистой случайности именно в рюкзаке Вольфа оказались общие котелки и топор. Все остальное — веревки, фонарик, бензин — было не так уж важно. Гораздо хуже, если бы при дележке ему выпало тащить одни продукты. Правда, те несколько банок мясных консервов и сухари, которые он все-таки нес, тоже нам пригодились.

Пока мы сидели, оторопевшие после странного пробуждения, и пытались кое-как объясниться жестами — я ведь не знала их языка и все подробности нашего появления здесь услышала позже, — Вольф начал заниматься делом. Костер у них был уже разведен, и рядом лежал приличный запас наколотых дров. Как я выяснила позднее, они втроем оказались тут на сутки раньше меня.

Вид Вольфа меня поразил сразу. Я никогда не видела, чтобы люди так одевались. Карин тоже выглядел как-то не по-нашему, однако и по сравнению с ним Вольф смотрелся довольно нелепо. Но я сразу же оценила, сколь удобна и рациональна его одежда — как раз для тех условий, в которых оказались мы. Всем бы нам такую непродуваемую пуховую куртку с капюшоном и глухой застежкой. Невесомую, словно воздух. И обувь, не скользящую на крутом обрыве. На моей родине не осталось гор, и никто не занимается альпинизмом. Не шьет пуховок на гагачьем пуху, не делает таких вот башмаков на ребристой подошве и с крючьями по бокам. Откуда мне было знать, что у людей могут быть подобные пристрастия! А для нынешней нашей жизни Вольф был экипирован, как мне казалось, просто идеально. Хорошо еще, что в рюкзаке его нашлось и кое-что из одежды для Карина: тот очутился здесь в каком-то уж совсем не по сезону летнем наряде.

Пока я их разглядывала, Вольф раздул огонь, энергично помахав над костром крышкой от котелка. Вскрыл ножом металлическую банку, вытряхнул ее содержимое в черный, закопченный котелок и, подвесив его над костром, принялся помешивать варево. Запах пищи показался мне совершенно незнакомым, и это повергло меня в уныние, постепенно рождая в душе нехорошие предчувствия. Я не сразу обо всем догадалась, не тотчас поняла свою отдельность от остальных.

Между собой они все же изъяснялись на каком-то общем, знакомом им языке. Вольф, правда, с трудом подбирал слова, но Карин говорил свободно. Друг друга они понимали, а я была как маленький неуместный отщепенец. Они что-то делали, ходили туда-сюда мимо костра или за водой к речке, подтаскивали дрова, а я… так и сидела поодаль у дуба, в растерянности глядя на незнакомцев.