Миссис Роуленд взяла одну из шоколадок в прозрачной обертке и провела по ней пальцами – бумага тихо зашуршала.

– Ваша матушка мало говорила о болезни его светлости. Она уже понимала, что его дни сочтены. Но она часами говорила о вас. Она гордилась вами и с нетерпением ждала, когда вы, получите степень бакалавра с отличием по классической литературе. Она даже показала мне письмо от профессора Томсона, в котором он разъяснял вам один из вопросов, поднятых в «Федоне»,[6] и хвалил за глубокие познания в древнегреческом. Но еще вашу матушку не отпускала тревога. Она говорила, что нрав у вас дикий, как джунгли Черной Африки, а ваша душа для нее – потемки. Она боялась, что ни ей, ни отцу не удастся вас образумить и без твердой руки здравомыслящей супруги вы совсем собьетесь с пути истинного.

Еще немного – и Лангфорд, уже потерявший дар речи, вообще разучился бы говорить. Он не то что не думал, а даже мысли не допускал, что исповедь миссис Роуленд так его потрясет. Пять минут назад он самодовольно полагал, что миссис Роуленд и не снилось, как много он о ней знает. Но на деле все обстояло совершенно иначе. Его юность прошла у нее на глазах, она была наперсницей его матери, да что там – она даже читала хвалебное письмо от профессора Томсона!

– Почему же мы ни разу не встретились, если, по вашим словам, вы были частой гостьей Ладлоу-Корта?

– Просто мои визиты длились самое большее полчаса, а вы все время где-то пропадали, когда приходило время пить чай. Даже когда гостили дома на каникулах. Летом вы уезжали купаться в Торки, зимой шли охотиться на оленя или навещали приятеля в соседнем графстве.

Все верно – ведь у него никогда не находилось времени для матери. Он обедал с ней, когда бывал дома, и считал, что этот пустячный знак внимания полностью освобождал его от исполнения сыновнего долга.

– Как вы уже, наверное, догадались, беседы с любящей матерью оставили в моей душе неизгладимый и светлый, образ ее сына, что и привело меня к намерению…

– А потом вас подкараулили леди Эйвери с леди Соммерсби и поведали… о других сторонах моей жизни.

– Вообще-то сначала меня просветила дочь, – лукаво улыбнулась Виктория. – Она вас не жалует. Но по-моему, неправильно судить о вас только по тем разгульным годам. Такое суждение было однобоким и пристрастным, то есть совершенно несправедливым.

Она пододвинула к себе шоколадки, сложила их аккуратной стопкой и положила свои карты обратно в колоду.

– Ваша очередь делать ставку, ваша светлость. Но я вас прекрасно пойму, если вы больше не захотите оставаться в моем доме, после того как я показала себя обманщицей и интриганкой.

Нет, она не просто показала себя интриганкой. Она и была самой настоящей интриганкой. Она по-прежнему добивалась своей цели – пыталась выдать свою дочку замуж за герцога. Но теперь все это выглядело совсем иначе.

Теперь их с герцогом связывали незримые узы. Тридцать лет назад юная миссис Роуленд любезно навещала покойную герцогиню, тогда как он, юный наследник, постоянно игнорировал свою мать. Он почти не знал женщину, которая дала ему жизнь. Даже смерть отца не пробудила в нем желания сблизиться с ней – она-то была здорова. Он решил, что ничего с ней не случится и она еще много лет будет заламывать руки и хмурить брови, ужасаясь его легкомысленным выходкам.

Герцог выложил на стол пять шоколадок.

– Сдавайте.