Январь 1883 года

Беккет, дворецкий в «Двенадцати колоннах», был высок, худ и лысоват. И он уже разменял шестой десяток. Как слуге ему не было цены, хотя порой он держался чересчур подобострастно. По-видимому, Каррингтон любил, чтобы все лебезили перед ним.

– Вы желали меня видеть, лорд Тремейн? – спросил Беккет.

Ни слова не говоря, Камден жестом велел ему сесть, а сам остался стоять. Пожилой дворецкий робко уселся на указанный стул.

Камден посмотрел на него в упор; он пока не знал, с чего начать, и потому хотел нагнать на дворецкого страху. Через двадцать секунд глаза Беккета беспокойно забегали. Через три минуты он заерзал на стуле, украдкой утирая пот со лба.

– Тебе ведь известно, Беккет, что злоупотребление доверием хозяина карается законом? – спросил наконец маркиз.

Беккет вскинул голову – на лице его отразился неприкрытый ужас. Но он бы не стоял во главе огромного штата герцогской прислуги, если бы не научился владеть собой. Поэтому через секунду он ответил совершенно обычным голосом:

– Разумеется, милорд. Мне ли не знать. Хранить верность хозяевам – мой долг.

Но маркиз прекрасно понимал, что дворецкий виновен. Только вот в чем именно?

– Восхищаюсь твоим самообладанием, Беккет. Должно быть, нелегко прикидываться спокойным, когда сердце уходит в пятки.

– К… к сожалению, сэр, я не понимаю, о чем вы говорите.

– А я думаю, понимаешь, Беккет. По-моему, ты испытываешь страх или хотя бы раскаяние. Ты попался и прекрасно это знаешь. И на твоем месте я бы приберег клятвенные заверения в невиновности для другого случая. Если ты не признаешься в своих грехах сейчас, без свидетелей, мне придется рассказать всем о твоих махинациях и вызвать констеблей.

Но Беккет не собирался так просто сдаваться.

– Если я чем-то прогневал вас, сэр, пожалуйста, объясните, чем именно.

В том-то и состояла трудность. Камден не мог предъявить Беккету никаких конкретных обвинений; он знал только одно: дворецкий нарушил установленный порядок доставки почты… И еще ему казалось, что письмо, которое он якобы получил от Теодоры, написала вовсе не Теодора.

Тремейн подошел: к картине над каминной полкой и сделал вид, что разглядывает морской пейзаж. Если между Беккетом и письмом Теодоры действительно существовала какая-то связь, то только косвенная. Бек кет был посредником, который за деньги выполнял чужую волю.

Камден повернулся к дворецкому, решив схитрить:

– Мне известно, почему ты приказал сперва доставлять всю почту тебе. Но видишь ли, Беккет, у меня, для тебя плохие новости. Мошеннику, под чью дудку ты пляшешь, ты больше не нужен. Вот он и решил, что выгоднее принести тебя в жертву, чем выплачивать оставшуюся половину вознаграждения.

Беккет, вскочив со стула, закричал:

– Неужели?! Негодяй, мерзавец!

Прерывистое дыхание дворецкого, казалось, заполнило всю комнату. Сообразив, что выдал себя с головой, он тяжело опустился в кресло и уткнулся лицом в ладони.

– Простите, милорд. Но я не сделал ничего дурного. Клянусь, ничего. Мне просто приказали отслеживать все письма, которые будут приходить вам из-за границы. Я должен был передавать их… одному человеку. Но он тоже не брал ваши письма, а просто просматривал их и все до единого возвращал мне.

Все письма, которые приходили ему из-за границы? В груди Камдена что-то мучительно, сжалось – как если бы его легкие сплющило взрывной волной.

– Ты точно ничего больше не делал?

– Один… – Беккет утер лицо носовым платком. – Один-единственный раз, в самом начале, этот человек вернул мне письма, и среди них было одно, которое я раньше не видел.

Одно письмо. Больше ничего и не требовалось – только одно письмо.

– Где и когда ты встречаешься с этим человеком?

– По вторникам и пятницам за главными воротами.

– А если ты по какой-то причине не сможешь прийти сам?

– Тогда я должен тщательно завернуть письма, положить сверток под куст крыжовника слева от ворот и придавить его камнем. За письмами приходят в три часа.

Сегодня была пятница. Часы показывали двадцать пять минут третьего.

– Какая жалость, – проворчал Камден. – Наверное, он больше не придет, не то я и его засадил бы в тюрьму.

Беккет побледнел как полотно.

– Но, милорд, вы же сказали… сказали…

– Я знаю, что я сказал. Завтра после обеда ты подашь прошение об отставке.

– Да, сэр. Спасибо, сэр. – Беккет чуть ли не целовал Камдену ноги.

– А теперь уходи.

Когда дворецкий нетвердой походкой направился к двери, Камден вспомнил, что забыл еще кое о чем спросить.

– Какой задаток ты получил?

Беккет замялся.

– Две тысячи фунтов. У меня внебрачный сын, милорд. Он попал в беду. Все деньги ушли на то, чтобы расплатиться с его долгами. Но я верну их при первой же возможности.

Камден изо всех сил сжал пальцами виски.

– Не нужны мне твои деньги. Убирайся – и чтобы я больше тебя не видел.

Две тысячи задаток и две тысячи после. Кто мог разбрасываться такими суммами? И зачем это кому-то понадобилось? Все улики указывали в одном направлении.

Но Камдену не хватало духу признать очевидное. Хоть бы он ошибся… Хоть бы страх, сковавший его, оказался не вестником неумолимо надвигавшейся беды, а просто следствием разыгравшегося воображения.

Может, еще есть надежда?

Через два с половиной часа все надежды рухнули. Камден завернул два письма от своих друзей, спрятал их, как это делал Беккет, и стал ждать. Человек все-таки появился. Им оказался шестидесятилетний старик с внешностью отъявленного греховодника. Он подъехал на повозке, тщательно осмотрелся и подошел к кусту крыжовника. Как и говорил Беккет, старик быстро просмотрел письма и положил их на то же место, откуда взял. Затем старый плут развернул повозку и тронулся в обратный путь.

Камден последовал за ним, держась на некотором расстоянии. Боль в его груди нарастала с каждой пройденной милей и достигла апогея, когда старик со своей тележкой исчез в воротах «Верескового луга». Да, теперь все стало ясно, теперь уже не могло быть сомнений.

Какое-то время Камден стоял у ворот. Затем пустился в обратный путь – сначала шагом, а потом бегом, бегом от «Верескового луга», от Джиджи, от очаровательной и насквозь лживой Джиджи. Неужели только сегодня утром он ехал по этой дороге, сгорая от желания порадовать ее?