– Ты хорошо проводишь время сам с собой.

– Не с собой. С воспоминаниями.

– Но ты, наверное, вспоминаешь себя.

– Нет. Я вспоминаю чужаков. Я вспоминаю жукеров.

У Валентины мурашки пошли по коже, как будто с холма подул холодный ветерок.

– Я перестала смотреть фильмы про жукеров. Все одно и то же.

– Я их раньше часами изучал. То, как они управляют кораблями в космосе. И знаешь, пока болтался здесь, на озере, в голову пришло одно смешное соображение. Я понял, что все сцены ближнего боя, рукопашной между людьми и жукерами, взяты из фильмов времён Первого Нашествия. Все съёмки сражений Второго Нашествия – их легко отличить, потому что морские пехотинцы одеты в форму Международного флота, – не показывают самих сражений. Только мёртвых жукеров, которые лежат в рубках и переходах. Никаких следов борьбы. И о той знаменитой битве, где победил Мэйзер Ракхейм, нам не показывают ни метра плёнки.

– Возможно, секретное оружие.

– Нет, нет, меня не интересует, как их тогда убивали, меня интересуют они сами. Я ничего не знаю о них, а ведь предполагается, что когда-нибудь мне придётся сражаться с ними. Я в своей жизни дрался не раз – побеждал в играх… и не только в играх. Побеждал потому, что понимал ход мыслей противника. По действиям угадывал замысел, план боя. И отталкивался от этого. Да, в этом я хорош. Проникновение в мысли других людей.

– Уж это проклятое семейство Виггин!

Валентина шутила, но боялась, что Эндер прочтёт её мысли, как читал мысли врагов. Питер всегда понимал её – или думал, что понимал, – но сам был такой свиньёй, что ей не приходилось стыдиться, когда он угадывал даже самые грязные мысли. Но Эндер… Валентина не хотела, чтобы он понял её, не хотела обнажаться перед ним. Ей будет стыдно.

– Ты думаешь, что не сможешь разбить жукеров, если не поймёшь их?

– Все ещё серьёзнее. Одиночество и безделье располагают к самоанализу. Я пытался разобраться, почему так себя ненавижу.

– Нет, Эндер.

– Не говори: «Нет, Эндер». Мне когда-то потребовалось много времени, чтобы догадаться, но поверь, я ненавидел себя. И ненавижу… Всё сводится к одному: вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, невозможно узнать кого-то, вникнуть в его желания и веру, не полюбив, как он любит себя. И в этот самый миг любви…

– Ты побеждаешь. – Сейчас она не боялась его проницательности.

– Нет, ты не поняла. Я уничтожаю врага. Я делаю так, чтобы он больше никогда не смог подняться против меня. Втаптываю в землю до тех пор, пока он не перестаёт существовать.

– Нет, этого не может быть. – Страх вернулся и стал ещё сильней. «Питер смягчился, а ты… Они сделали тебя убийцей! Две стороны одной медали, но как отличить их друг от друга?»

– Я по-настоящему причинял людям боль, Вэл. Я не придумываю.

– Знаю, Эндер…

«Что он сделает со мной?»

– Видишь теперь, чем я стал, Вэл? – тихо сказал он. – Даже ты боишься меня.

Он погладил сестру по щеке так бережно, что ей захотелось плакать. Вспомнилось прикосновение мягкой детской ручки, когда они ещё не забрали его.

– Я не боюсь, – возразила она, и сейчас это было правдой.

– А следовало бы.

«Нет. Я не должна».

– Если ты останешься в воде, замёрзнешь и пойдёшь пупырышками. И ещё тебя может съесть акула.

Он улыбнулся.

– Акулы давно научились оставлять меня в покое.

Но он всё же выбрался на плот, хрупкое сооружение качнулось, его захлестнуло волной. Брызги были холодными.

– Эндер, у Питера получится… Он достаточно умён, чтобы подождать, сколько потребуется. Он пробьётся к власти, не сейчас, так позже. Я не знаю, хорошо это будет или плохо. Питер может быть жестоким, но он знает, как взять и удержать власть, а есть вероятность, что сразу по окончании войны, может быть, даже до окончания, мир опять рухнет в хаос… Страны Варшавского Договора добивались гегемонии перед Первым Нашествием. И если они попытаются добиться её после…

– То даже Питер – лучшая альтернатива.

– Ты обнаружил в себе что-то от разрушителя, Эндер. Так было и со мной. У Питера нет монополии на это качество, что бы там ни думали психологи. Но в Питере, представь себе, проснулся строитель. Он не стал добрым, но уже не стремится разрушить всё, что попадается ему на глаза. Понимаешь, власть в конечном счёте оказывается в руках у тех, кто стремится к ней. И по-моему, большинство нынешних правителей намного хуже Питера. Глупее.

– После такой рекомендации я сам готов голосовать за него.

– Иногда всё это кажется мне полным бредом. Четырнадцатилетний мальчик и его младшая сестра сговорились захватить власть над миром. – Она попыталась рассмеяться, но ей не было смешно. – Какие же мы, к чёрту, дети? Мы не дети. Никто из нас.

– А тебе не хотелось бы всё изменить?

Она попыталась представить, что стала такой же, как другие девочки в школе. Попробовала вообразить жизнь, в которой она больше не чувствует ответственности за судьбы мира.

– Это будет очень скучно.

– Мне так не кажется.

Он растянулся на плоту, будто готов был всю жизнь провести на воде.

Так и есть. Что бы ни делали с Эндером в Боевой школе, они погасили его честолюбие. Он действительно не хотел покидать свою нагретую солнцем кастрюлю.

Нет, поняла она, нет, он верит, что ему никуда не хочется, но в нём ещё слишком много от Питера. Или от неё. Никто из них не может долго оставаться счастливым без дела. Или, говоря иначе, никто из них не может быть счастливым в одиночестве.

И она снова заговорила:

– Назови мне имя, которое знает весь мир.

– Мэйзер Ракхейм.

– А если ты выиграешь следующую войну, как это сделал Мэйзер Ракхейм?

– Мэйзер Ракхейм был чудом. Резерв. Случайность. Никто не верил в него. Он просто оказался в нужном месте в нужное время.

– Но представь, что ты сделал это. Ты разгромил жукеров, и твоё имя известно повсюду, как имя Мэйзера Ракхейма.

– Пусть другие будут знамениты. Питер жаждет славы. Пусть он спасёт мир.

– Да я же, Эндер, не о славе говорю. И даже не о власти. Я говорю о случайности. Например, о той, что вынесла Мэйзера Ракхейма туда, где кто-нибудь должен был остановить жукеров.

– Если я останусь здесь, – сказал Эндер, – тогда меня там не будет. Будет кто-то другой. Пусть ему достанется случайность.

Его усталый безразличный тон вывел Валентину из себя.

– Я говорю о моей жизни, эгоцентричный ты ублюдок! – Если её слова и задели Эндера, он не показал этого. Просто лежал с закрытыми глазами. – Когда ты был совсем маленьким и Питер мучил тебя, я ведь не сидела сложа руки и не ждала, пока папа и мама придут тебя спасать. Они-то никогда не понимали, насколько Питер опасен. Я знала, что у тебя есть монитор, но не ждала, пока приедут эти. Ты знаешь, что Питер делал со мной, когда я мешала издеваться над тобой? Не знаешь?

– Заткнись, – прошептал Эндер.

И она замолчала, потому что увидела, как дрожит его грудь, потому что поняла: ему больно; она, как Питер, нашла слабое место, и удар попал в цель.

– Я не смогу их разбить, – тихо сказал Эндер. – Однажды я буду там, как Мэйзер Ракхейм, и всё будет зависеть от меня, а я не смогу ничего сделать.

– Если не справишься ты, Эндер, никто не справится. Если ты не разобьёшь их, тогда жукеры заслужили победу, потому что они сильнее и лучше нас. Это не твоя вина.

– Расскажи это мёртвым.

– Если не ты, то кто?

– Любой.

– Никто, Эндер. Я скажу тебе кое-что. Дерись и проиграй – будешь чист. Но если откажешься от попытки – вся вина на тебе. Ты убьёшь нас всех.

– Так или иначе я буду убийцей.

– А чем ещё ты можешь быть? Человечество развивало свои мозги не затем, чтобы прохлаждаться у озера. Первое, чему мы научились, – убивать. И хорошо, что научились, а то бы нас не было, а землёй владели бы тигры.

– Я никогда не мог победить Питера. Что бы ни делал, что бы ни говорил. Я не мог.