– Удар должен был повлечь немедленную смерть, – покачал головой следователь. – Известны, конечно, и такие случаи, когда уже мертвый человек оказывался способным сделать еще несколько шагов. Но никак не столько. К тому же рана сильно кровоточила, снег в том месте, куда упала лицом жертва, промок от крови едва ли не до земли. Это при том что было морозно. В то же время вдоль следов не найдено ни капли крови. Даже если предположить, что эти кровяные капли замело пургой, то на одежде их должно было оказаться изрядное количество. Но одежда чиста, лишь на платке есть следы крови, видимо, брызнувшей из раны в самый момент удара. Все говорит о том, что жертве был нанесен единственный удар, повлекший за собой мгновенную смерть и падение на землю.

– А у полиции есть хоть какие-то версии? – поинтересовался Петя.

– Единственную осмысленную версию высказал Андрей Иванович. Он предположил, что орудием убийства является стрела, выпущенная из лука или самострела, но с привязанной бечевкой, за которую ее позже вытащили из раны. Увы, но и от этой версии пришлось отказаться. Рассказать отчего или сами?

– Сами, – хором ответили мы и задумались.

– Из-за сильного ветра сделать точный выстрел было почти невозможно. Особенно если за стрелой тянулась бечевка. Даже если предположить, что стрела угодила именно в глаз случайно, все равно это выглядит невероятным, – высказала я свое мнение.

– Разве что с очень близкого расстояния, – неуверенно поправил меня Петя. – Если преступник стоял на утоптанной тропинке, то и следов его найти бы не удалось. Но в таком случае преступников должно было быть не менее двух: от одного жертва убегала, а второй поджидал ее впереди.

– Помимо ветра, есть еще одна причина, чтобы отказаться от этой версии, – согласно кивнул нам судебный следователь. – Но о ней нужно знать и нельзя догадаться. А заключается она в характере раны. Удар, нанесенный неким холодным оружием, возможно, кинжалом или стилетом, был сделан сверху вниз: рассечена бровь, а сзади, чуть ниже основания черепа, есть повреждение кожи. Таким образом, рана получилась практически сквозной.

Во время всего этого разговора оба священнослужителя сидели молча и лишь переводили взгляды с нас на Дмитрия Сергеевича. При том лицо епископа выражало удовлетворение нашими ответами, а порой и одобрение. Игуменья же была растеряна и часто крестилась, особенно когда речь заходила об ужасных подробностях. А Дмитрий Сергеевич тем временем продолжал:

– Если предположить, что речь идет о стреле, то дальний выстрел не мог быть точным из-за сильного ветра. Если же попадание было случайным, то стрела не имела бы силы нанести такую рану. Ну а стреляя в упор или с очень близкого расстояния, преступник никак не сумел бы нанести удар, направленный сверху вниз. Но расстояние от того места, где нашли тело, до ближайших крыш и деревьев очень уж велико, хотя и они были нами осмотрены. Безо всяких результатов, то есть без единого намека, что кто-либо туда забирался.

– А мотив? – спросила я. – Мотив имеется?

– Что? – переспросила игуменья Серафима.

– Дарья Владимировна спрашивает о предполагаемых причинах совершения преступления, – объяснил ей следователь. – Но я думаю, что об этом ей будет правильнее услышать от вас.

– Ох, господи! После таких-то разговоров не знаю, с чего и начать.

– Да вы, матушка, начните с того, как камень к вам в монастырь попал, – подбодрил ее Макарий.

– Ну да, а то с чего же, – сказала монахиня, пожевала губами и, осенив себя крестным знамением, начала говорить: – По осени еще пришли в монастырь селькупы[6]. Издалека, с самого Васюганья. За год до того там наши сестры побывали, крестили племя, наставили на путь истинный.

Видя наше изумление, она очень по-доброму улыбнулась и пояснила:

– Сестры наши слово Божие и в более дальние края доносили, до самого Ледовитого океана! Даже с его берегов к нам слова благодарности приходят за просветление и обращение к истинному Богу. Вот и селькупы те с благодарностью пришли и с дарами. А среди прочих даров был камень. Зеленый, как стекло, а размером с куриное яйцо. Я сама да и сестры наши не горазды в каменьях разбираться. Решили, что камень он и есть просто камень. Он с того самого дня запросто на подоконнике у меня в келье[7] лежал. Среди прочих пустяков. Второго же дня заглянула к нам в обитель княгиня N, известная своим усердием в делах веры и не раз монастырю нашему и приюту при нем помощь оказывавшая. Вот княгинюшка-то и разъяснила, что камень этот – изумруд и что цена у него несусветная. Я и припомнить не могу, что она про цену его в точности сказала, какие такие цифры называла. Помню лишь, что в полное изумление от тех цифр пришла. Княгиня погостила всего ничего да и уехала, оставив меня в раздумьях. С одной стороны, ежели она права, то от камня можно много денег получить и потратить их на благое дело. Но с другой стороны, княгиня стара, глаза видят плохо, да и камень с виду невзрачен, не блестит, не переливается. И откуда у селькупов таким каменьям взяться? Каменья в горах находят, а не в тайге.

– Селькупы – племя кочевое, – пояснил епископ. – От Урала до озера Байкал кочуют. А на Урале изумруды – дело почти что обычное. Не блестел же камень оттого, что не обработан, не отшлифован и не огранен.

– Ну откуда мне обо всем этом знать было? – чуть обиделась Серафима и даже развернулась в сторону от Макария и лицом в нашу сторону. – Так я решила камень этот владыке отправить. Договорились, что с самого раннего утра, сразу после молитвы, сестра Евдокия его и повезет в город, благо и другие дела там имелись. Насчет возка договорились. После молитвы Евдокия ко мне зашла, камень тот в ладанку[8] положила – едва он там и поместился, ладанка-то небольшая совсем, – и пошла к дому Ивана Кузина, что у нас при монастыре извозчиком. Сама пошла оттого, что от дома извозчика к городу прямо ехать. А если бы ему к монастырю подъезжать, так круг бы получился, а второй обратно. Вот и пошла Евдокия. Но не дошла. Упокой, господи… И камень тот, пропади он пропадом, не донесла – похитили камень.

Монахиня замолчала, собираясь с духом. Никто ее не торопил.

– Что еще рассказать, уж и не знаю.

– А кто еще, кроме сестры Евдокии и вас, знал, что княгиня в камне изумруд признала? – поинтересовалась я.

– Да никто, – уверенно ответила настоятельница. – С чего мне с сестрами о суетном беседы вести? Княгиня мне наедине сказала, что это изумруд. А Евдокии я только и сообщила, что она с утра камень должна будет архиерею свезти. Та, как должно, ни о чем не переспрашивала, а исполнила, как велено было. А что не до конца, так в том не ее вина. Вы уж, Дмитрий Сергеевич, сыщите злодея. Перед Богом он ответит в свое время. Но и перед людьми ответ держать тоже должен!

– Буду стараться, – просто сказал следователь.

У меня в голове крутилось сразу столько мыслей, что я не понимала, какую из них начинать думать. Хотя главной на тот момент была мысль о том, что не могло исчезновение камня быть случайным.

– Дмитрий Сергеевич, – обратилась я к следователю. – А вы сестер в монастыре опрашивали?

– Скажем так: опрашиваем. Хотя, возможно, мои люди уже и закончили, но я с ними еще не встречался. И результатов вскрытия пока не знаю. Так что сказать мне вам больше нечего.

– А можно нам в монастырь съездить? – обратилась я ко всем сразу. – Мы же этим себя опасности не подвергнем?

Архиерей чуть кивнул, но счел нужным оставить решение за полицейским.

– То, что преступником является одна из сестер или иной человек из монастыря, – сказал тот, – можно предполагать лишь теоретически. Так что, думаю, опасности нет. А раз меня вынудили привлечь вас к следствию…

Ох, какие молнии засверкали! Сначала во взоре игуменьи Серафимы, когда разговор зашел о подозрении, хотя бы и «теоретически» падающем на одну из сестер, а потом в скрестившихся взглядах епископа и следователя. Это уже при словах о «вынуждении».