И нет совершенно никаких оснований верить, что то, что мы видим, схоже с тем, на что мы смотрим.

Но на это вы можете возразить: все мы видим одинаково. Мы видим одно и то же дерево, один и тот же автобус, одну и ту же пожарную машины. Ну да — постольку, поскольку нам удается об этом договориться. Но наш разговор будет происходить при очень низкой пропускной способности. Несколько бит в секунду — пропускная способность сознания. Эта способность не в состоянии передать, что такое воспринимать красный цвет. Она только может указать и заставить себя согласиться с остальными «уполномоченными лицами» насчет пожарных машин, деревьев и автобусов.

Мы можем нарисовать картину того, что видим. Тогда, безусловно, мы сможем увидеть, что видим одно и то же? Да — если только мы не имеем дела с ме-ен или с Пабло Пикассо, так как они могут задать вопросы, для ответа на которые нам придется призвать на помощь историю всей своей жизни.

Мы соглашаемся с тем, как выглядят вещи — но соглашаемся ли мы с тем, что такое «красный»? Будет ли ваш красный таким же, как мой?

Это классическая философская проблема, которую очень кратко выразил американский философ Томас Найгель: «Когда вы и ваш друг едите шоколадное мороженое, откуда вы можете знать, что он ощущает тот же вкус, что и вы? Вы можете попробовать его мороженое — но если на вкус оно такое же, как и ваше, это будет означать лишь то, что этот вкус для вас является таким же: вы не можете воспринимать вкус так же, как воспринимает его он». И далее: «Если мы будем продолжать задавать подобные вопросы достаточно последовательно, то мы можем продвинуться от умеренного и безопасного скептицизма насчет того, будет ли вкус шоколадного мороженого одинаковым для вас и вашего друга, к гораздо более радикальному скептицизму о том, имеется ли вообще хоть какое-то сходство между вашим и его восприятием …».

«Откуда вы вообще можете знать, что ваш друг обладает сознанием? Откуда вы можете знать, что существуют и другие умы помимо вашего собственного? Единственный пример, когда вы сможете наблюдать непосредственно связь между умом, поведением, анатомией и физическими обстоятельствами, будет вашим собственным», — пишет Найгель.

Эта штука известна как «проблема других умов». Есть ли вообще другие умы?

Проблема эта довольно упрямая, так как, безусловно, другие умы существуют. Если бы вы так не думали, вы бы не потрудились читать эту книгу.

Но на самом деле интересно не то, существуют ли другие умы — они существуют. Интересно то, что хотя философы обсуждают эту проблему сотни лет, они все еще не пришли к убедительному логическому подтверждению, которое позволило бы доказать: да, другие умы есть. Небольшая упрямая и в основном молодая группа философов постоянно поддерживает идеи солипсизма, которые заключаются в том, что человек — один: «Есть только я». Что, конечно, является чушью. «Если бы я был солипсистом, я, скорее всего, не писал бы эту книгу, так как я не поверил бы, что существует тот, кто может ее прочитать», — пишет Найгель.

Проблема существования других умов тесно соотносится с проблемой существования внешнего мира. Как мы можем утверждать, что он есть? Датский философ Петер Цинкернагель решает эту проблему, указывая: мы не можем говорить, что внешней реальности нет: язык полностью разрушается, если мы предположим, что языку не о чем будет говорить».

Соответственно мы можем утверждать, что общение полностью разрушается, если мы не признаем, что существуют другие умы. Все общение базируется на предпосылке, что с кем бы вы ни общались, они будут людьми и будут иметь внутри дерево речи. Без этой предпосылки общение не имеет смысла.

Но это не является доказательством того, что существуют другие умы (или, если уж на то пошло, внешняя реальность). Это просто раздражающее утверждение о том, что перед нами проблема, которую мы не можем обсудить. Так как само обсуждение предполагает, что ответом будет «да», есть кто-то еще помимо нас, с кем можно говорить.

Таким образом, если вы не признаете существование других умов, вам не с кем будет говорить об этой своей точке зрения.

Давайте еще раз рассмотрим путь, по которому оптические импульсы из глаза попадают в кору мозга. Для чего существует релейная станция в таламусе, глубоко в мозгу? Особая структура таламуса, который выступает в качестве передатчика импульсов по зрительному нерву, известна под внушительным названием «corpus geniculatum laterale», что переводится как «латеральное коленчатое тело» — LGN.

Информация от сетчатки проходит через LGNв таламус перед тем, как достичь зрительных центров мозга, которые находятся в задней части головы.

Таламус находится глубоко в головном мозге и служит воротами в кору мозга. Почти вся информация из окружающего мира проходит через таламус перед тем, как достичь коры.

Датским медицинским студентам говорят об этой очень важной анатомической детали таким образом: «Многие исследования позволяют предположить, что corpus geniculatum laterale — это не просто ретранслирующий центр, а структура, имеющая интегративные функции». Если говорить подобным образом, то это будет отличным примером того, как наши сравнительно небольшие знания о мозге могут привести к подобным хорошо звучащим, но пустым утверждениям. Выражение «интегративные функции», несмотря на традиции нейропсихологии, не слишком информативно: практически оно подразумевает, что имеется нечто, что мы не в состоянии объяснить».

Таламус и LGN играют основную роль в процессах обработки мозгом сенсорной информации из внешнего мира. В 1986 году Фрэнсис Крик писал: «Важная роль неокортекса заключается в том, что почти вся информация, которую он получает (как с сенсорной периферии, так и из других субкортикальных центров), за исключением определенной части обонятельной информации, проходит через таламус … О таламусе потому часто говорят как о «воротах» в церебральный кортекс».

Таламус — не просто ворота: он также получает обратную связь от коры головного мозга. Между таламусом и «высшими» функциями кортекса происходит интенсивный обмен «входящими» и «исходящими» сообщениями. В таламусе находятся много центров, или ядер, которые принимают участие в этом взаимодействии. В случае зрения это LGN.

Русский нейрофизиолог Иван Павлов более всего известен благодаря своим экспериментам с собаками в начале 20 века, у которых он провоцировал условные рефлексы, звоня в звонок каждый раз, когда собак нужно было кормить — и в конце концов они начали выделять слюну просто на этот звук.

Павлов указал на важность, которую имеют для коры мозга структуры, расположенные значительно глубже. Фактическая обработка информации из окружающего мира происходит в коре мозга, но уровень активности коры регулируется более глубокими структурами, такими, как таламус. Средний уровень активности кортекса (тонус) может меняться от бодрствующего к сонному состоянию; аналогично активность в бодрствующем состоянии может меняться локально вокруг коры, когда наше внимание переключается. Павлов описывал это перемещение внимания как «мобильный, концентрированный прожектор, который двигается по коре вместе с изменениями активности», как писал другой великий русский невролог Александр Лурия в своей работе, обобщающей идеи Павлова.

Отделы мозга по Лурия: весь мозг покрывает кора. Таламус и несколько других жизненно важных центров находятся глубоко в мозгу. Кора делится на задний отдел, который в основном обрабатывает сенсорную информацию, и на переднюю часть, которая имеет дело с планами и идеями.

Лурия продолжил ход мысли Павлова, разделив мозг на три блока: один для регулирования бодрствования/тонуса/внимания (глубокие структуры), один для обработки сенсорной информации (задняя часть коры) и один для планирования и познания (передняя доля коры). Таламус играет ведущую роль в работе первого блока.