Победа при Никее оказалась решающей. Она привела к первому за поколение значительному расширению византийской территории, а также открыла перед крестоносцами Анатолийское плато. У Алексея появилась возможность укрепить свое влияние на крестоносцев. Будучи мастером политики кнута и пряника, он теперь щедро вознаграждал военачальников, добившись присяги от многих из тех, кто ранее ее избегал. Среди них был племянник Боэмунда Танкред, который остался с основными итало-нормандскими силами, когда его брат поспешил в столицу{223}.
По мере продвижения вглубь страны армия разделилась на две части. Силы крестоносцев намного превосходили большинство западных и византийских армий той эпохи, и такое разделение упрощало снабжение. Однако оно влекло за собой и риски: с меньшими силами было проще справиться. Разумеется, вскоре Кылыч-Арслан попытался воспользоваться ситуацией, атаковав меньший по размеру авангард во главе с Боэмундом близ Дорилея. Турки обстреливали нормандцев издалека, не давая приближаться, и крестоносцы отступили к своему лагерю. Боэмунд отправил гонцов ко второй армии, о которой сельджуки не знали, и сумел продержаться до подхода подкрепления. Внезапное появление христианских воинов в тылу турок переломило ход сражения. Победа дала крестоносцам возможность беспрепятственно пройти через Центральную Анатолию.
Игра Алексея окупалась – по крайней мере, так казалось. Главный враг Византии Кылыч-Арслан потерпел сокрушительное поражение, Никея была отвоевана у мусульман, и вскоре должна была быть захвачена и остальная часть Анатолийского плато. Однако с территориальными приобретениями возникли проблемы. Согласно данным клятвам и договоренностям, захваченные города возвращались под власть Византии, и многие крестоносцы начали разочаровываться отсутствием трофеев. Первым от основной армии отделился Балдуин Булонский, младший сын Евстахия. Он помог сохранить для Алексея Тарс – вопреки желанию Танкреда, захватившего город первым. Вскоре после этого Балдуин получил компенсацию, взяв Эдессу. И хотя, возможно, поначалу он признавал номинальную власть Алексея, но явно нацеливался на большее, и довольно быстро Эдесса стала самостоятельной – первым государством крестоносцев на Востоке{224}. Может показаться странным, что Балдуин отделился от остальных крестоносцев так рано. Однако здесь следует помнить, что освобождение Иерусалима было лишь одной из целей похода и только после 1099 года стало основной задачей. Папа Урбан начал действовать по просьбе Алексея, а Балдуин сыграл ключевую роль в освобождении христиан Малой Азии. Возможно, он считал, что здесь лучше всего можно послужить христианскому делу.
Понятно, что Алексей оставался активным участником кампании. Пока крестоносцы прокладывали себе путь через Анатолийское плато, его собственные силы охраняли западное и южное побережье полуострова. Такая тщательно скоординированная операция вернула под имперские знамена почти всю Малую Азию. Тем не менее крестоносцы не соглашались стать простыми прислужниками империи (за исключением Боэмунда, да и то лишь отчасти), а успехи Балдуина служили образцом для любого, кто хотел действовать самостоятельно.
Напряженность достигла апогея в ходе длительной осады Антиохии. Этот древний город находился примерно на полпути между Константинополем и Иерусалимом, чуть южнее той точки между Малой Азией и Ближним Востоком, где армия крестоносцев повернула на юг после долгого движения на восток. К октябрю 1097 года крестоносцы подошли к его стенам. Антиохия была одним из крупнейших и лучше всего укрепленных городов Средневековья, и даже громадная армия крестового похода не могла охватить весь периметр сразу. Поэтому припасы к защитникам продолжали поступать, и осаждающие могли рассчитывать только на рискованный штурм, предательство или на сдачу.
Результатом стала война на истощение – долгий и самый мучительный эпизод Первого крестового похода. Алексей уже не мог обеспечивать снабжение христианской армии, и защитники города продолжали регулярно получать припасы, а осаждающие – нет. Они отбили пришедшее на помощь осажденным войско эмира Дамаска, но голод продолжался. В пищу пошли лошади, и есть сообщения, что дальше дело доходило до каннибализма, когда ели убитых товарищей. Многие умерли. Многие дезертировали, включая Этьена де Блуа, зятя Вильгельма Завоевателя.
В связи с этим отношения с Алексеем испортились окончательно. Попытки византийцев наладить снабжение союзников неоднократно терпели неудачу – то ли не старались, то ли из-за реальных трудностей. В январе 1098 года представитель Алексея Татикий покинул армию и не вернулся. Боэмунд быстро воспользовался ситуацией{225}. В отсутствие Татикия он изобразил Алексея предателем, обвинив его (не совсем безосновательно) в нынешнем затруднительном положении армии, и заявил, что крестоносцы больше не связаны клятвами, поскольку император не выполнил свою часть сделки. Боэмунду это требовалось, поскольку он хотел оставить Антиохию себе, хотя ранее обязался вернуть ее Алексею[29].
Подорвав авторитет императора, Боэмунд вступил в сговор с охранником нескольких башен, армянином по имени Фируз, который согласился впустить крестоносцев[30]. Затем Боэмунд предложил другим военачальникам, чтобы город принадлежал тому, кто первым в него войдет. Некоторые отнеслись к предложению настороженно – и правильно: Боэмунд не относился к тем, кому стоило доверять. Но отчаянно пытаясь найти выход из тупика, они в конце концов уступили.
Приготовившись таким образом, Боэмунд претворил свой план в жизнь. Он и его люди вошли в город через участок стены Фируза в ночь со 2 на 3 июня, а затем распахнули ворота перед соратниками-крестоносцами. Результатом стала кровавая бойня, уступающая только той, что произойдет в Иерусалиме следующим летом. Но едва крестоносцы вошли в город, как сами столкнулись с перспективой оказаться в осаде: к Антиохии быстро приближалось войско под командованием Кербоги – атабека Мосула, города, расположенного восточнее. Эта армия изначально предназначалась для прорыва осады и была куда многочисленнее истощенных сил крестоносцев; кроме того, она была свежее и хорошо снабжалась. Сначала крестоносцы пытались защищаться на стенах, однако им отчаянно не хватало провизии, а Кербога был совершенно не против взять врага измором.
Исчерпав все возможности, солдаты крестового похода решили рискнуть и дать сражение. Их дух подняло обнаружение Святого Копья, или Копья Судьбы, – того самого, что вонзилось в подреберье Христа на кресте. Не все были убеждены в подлинности реликвии (в конце концов, об обладании этим копьем заявляли и немецкий, и византийский императоры), однако воинам, нуждавшимся в чуде, это дало столь необходимое воодушевление. В течение трех дней крестоносцы ходили босыми от церкви к церкви в городе, прося божественной милости. Духовно подготовленные, 28 июня они выступили на врага, взяв с собой Святое Копье[31]. Застигнутый врасплох, Кербога собрал силы и нанес удар. Но крестоносцы устояли. Столкнувшись с более ожесточенным сопротивлением, нежели ожидалось, турки запаниковали; довольно скоро они разбежались, оставив поле боя решительным христианам. Последних было значительно меньше – возможно, вдвое. Тем не менее благодаря божественному вмешательству (по крайней мере, так казалось) они одержали победу наперекор всем обстоятельствам{226}.
Если в невзгодах крестоносцы были едины, то в победе они разделились. Боэмунд настаивал на том, чтобы Антиохию отдали ему – в соответствии с обещаниями, полученными им перед решающим штурмом. Но другие военачальники, и в первую очередь Раймунд Сен-Жильский (который, возможно, не участвовал в этом соглашении), утверждали, что клятва, данная Алексею, важнее. Ситуация зашла в тупик. Однако Боэмунд проявил упорство, и Раймунд в конце концов смирился с неизбежным и ушел вместе с другими князьями.
