Второй крестовый поход – не единственное появление нормандцев в Иберии. Рожер де Тосни заработал себе устрашающую репутацию в Каталонии еще в начале XI века, когда его соотечественники делали первые шаги в Южной Италии. Во многом ситуация внутри двух этих регионов была сходной. Политическая система отличалась раздробленностью, а выгоду можно было получить не только за счет соседей-мусульман, но и за счет других христианских владетелей. Как и нормандские завоеватели Италии, Рожер вскоре с помощью женитьбы вошел в местную аристократию. Но когда он, казалось, уже пустил корни, его изгнали (возможно, к этому приложили руку завистливые каталонские феодалы). Тем не менее влечение к полуострову, похоже, стало чем-то вроде семейной традиции: сообщается, что сын Рожера тоже провел здесь какое-то время{287}.

Связи между Нормандией и Иберией никогда не были особенно сильны, но в последующие годы интерес к полуострову сохранялся, особенно в контексте конфликтов с Аль-Андалусом и его христианскими соседями{288}. Сообщается, что Роберт Криспин сначала участвовал в осаде Барбастро в 1064 году, а потом уже отправился в Италию и далее в Византию. Более значительный вклад в местную историю в начале XII века внесли два других нормандца – Ротру де ла Перш и Роберт Бурдет. Ротру присоединился к Первому крестовому походу в составе отряда Роберта Куртгёза и, возможно, участвовал в первых кампаниях Альфонсо I Воителя, короля Арагона (около 1104–1105 годов). К 1120-м годам он точно находился на службе у Альфонсо. Ему отдали некоторые части Сарагосы, а в 1123 году он уже именовался графом Туделы (которая пала в 1119 году). В 1125 году Ротру со значительной частью своего окружения вернулся в Нормандию, однако вновь появился в Арагоне в начале 1130-х годов – все еще в роли графа Туделы{289}. Но еще более прочный след в Иберии оставил один из сторонников Ротру – Роберт Бурдет. Он был вторым после Ротру человеком в Туделе. В 1129 году ему дали в управление только что созданное приграничное владение Таррагона. Роберт правил с большим успехом, пытаясь создать независимое государство, во многом похожее на владения Готвилей. Противодействие местных архиепископов, а также графов Барселоны и королей Арагона в конце концов положило конец этим мечтам, и тем не менее нормандское присутствие в регионе сохранялось до 1177 года{290}.

Таким образом, вовлеченность нормандцев в жизнь Иберии отнюдь не была незначительной, и ее можно сравнить с тем, что мы видели на Балканах и в Малой Азии. Как и там, нормандцы участвовали в нескольких важных событиях, оставив неизгладимый след в политическом ландшафте. (Лиссабон впоследствии стал столицей Португалии, а Тортоса – важным каталонским владением на христианско-мусульманской границе.) Однако они так и не встроились полностью в местные структуры власти, а попытки создать независимые государства не увенчались успехом. В какой-то мере это было делом случая. В Италии нормандское присутствие сохранилось только благодаря сочетанию удачи и политического ума; в Иберии неуспехи Рожера де Тосни и Роберта Бурдета привели к противоположному результату. Сказалась и меньшая численность людей. В завоевании и колонизации Аль-Андалуса участвовало много аристократов с севера, и нормандцы здесь не особо выделялись количеством (хотя их было не так уж мало).

Приступив к описанию успехов своего друга, короля Шотландии Давида I, Элред – настоятель аббатства Риво и выдающийся хронист – естественно, стал петь ему дифирамбы. Давид был святым и благочестивым – кротким, справедливым, скромным и смиренным. Он был лучшим из людей и лучшим из королей. И величайшее его достижение заключалось в реформе шотландского королевства. Давид смягчил варварство своего народа, укротив его природную свирепость ради общего блага. Именно при Давиде шотландцы склонили головы перед верховенством закона, ибо король установил мир и наказал неправедных. Когда он основал королевство, в нем было всего три или четыре епископа, а после Давида осталось девять. Он также превратил Шотландию из голодной страны в землю изобилия, которая гордилась своими портами, замками и городами. И наконец, Давид обуздал дикость своего народа с помощью христианской религии. Именно он ввел целомудрие в браке и целибат священников{291}.

Возможно, это выглядит набором клише, и в значительной степени так оно и есть. Но Элред был хорошо информирован, состоя при дворе короля, и его замечания в какой-то степени передают суть правления Давида – по крайней мере, как ее понимал сам король. В эти годы Шотландия открылась культурному и политическому влиянию Англии и континентальной Европы – из-за большого количества англо-нормандской знати, стекавшейся ко двору Давида. Во многом эти процессы были схожи с теми, что наблюдались в эти же годы в Уэльсе и Ирландии. Однако есть и принципиальная разница. Нормандцы пришли в Шотландию, чтобы поддержать местный политический порядок, а не уничтожить его. Это была нормандизация по собственному желанию.

После 1066 года вдоль шотландских рубежей обосновалась новая нормандская правящая элита. Как и в Уэльсе, существовала опасность, что она не остановится на границе. Однако имелись важные различия, из-за которых влияние нормандцев к северу от залива Солуэй-Ферт приняло другие формы. Наиболее очевидным был характер королевской власти в Англии. Вильгельм завоевал королевство, которое правители Уэссекса создали на юге. Королевские указы лучше всего действовали к югу от Темзы, но ослабевали по мере продвижения на север. Мидлендс и Восточная Англия находились под надежным контролем, а вот к северу от Хамбера влияние короля было в значительной степени опосредованным{292}. Можно также увидеть разницу между старым графством Йорк (современный Йоркшир и части Ланкашира) и графством Бамборо к северу. Первое по-прежнему входило в ядро английского королевства, и им владел граф, подчинявшийся королю. В то же время в Бамборо правили местные династии. Здесь английский монарх был скорее сюзереном, нежели королем{293}.

Эти различия отражены в «Книге Страшного суда», в которую включены Йоркшир и некоторые части Ланкашира, однако на Тисе она останавливается. Современные графства Нортумберленд и Дарем, очевидно, считались больше похожими на Уэльс и Шотландию, чем на собственно Англию. Это также следует из хартии Вильгельма Руфуса для церкви Тайнмута, которая подтверждает ее владения «к северу от Тайна, к югу от Тайна и в Англии». Хотя сам документ является более поздней подделкой, он демонстрирует местную точку зрения на политическую географию{294}. Первые указанные территории являются областями английского сюзеренитета и влияния, а не прямого управления.

Поскольку королевская власть ослабевала по мере продвижения на север, прямая интервенция в этих регионах встречалась редко: сохранилось мало свидетельств вторжения англичан в Шотландию, как это было в Уэльсе до нормандского завоевания. Конфликты по-прежнему были хотя и частыми, но в основном локальными. К тому же самые северные части Англии были гораздо менее урбанизированы и меньше использовали монеты, нежели юг и восток (или даже Йоркшир, если уж на то пошло), – в социальном и экономическом плане Англия здесь плавно сливалась с Шотландией, а не сталкивалась с ней. Со своей стороны, регион Лотиан на юго-востоке Шотландии видел немало английских поселений еще в ранний англосаксонский период и по-прежнему был связан с социально-экономическим миром юга сильнее, нежели большая часть Уэльса или Хайленда (Северо-Шотландского нагорья). Действительно, одно из первых зарегистрированных употреблений названия England (древнеанглийское: engla lond) относится к Лотиану, а не к современной стране.