В имеющихся у нас преимущественно английских источниках эти перемены рассматриваются одобрительно. Мы уже знаем, как Элред восхвалял короля Давида, укротившего варварские нравы своего народа. Здесь мы замечаем те же мотивы, что и в Валлийской марке: англо-нормандцы – это силы порядка, стремящиеся смягчить природное варварство Шотландии. И все же есть важное отличие. Элред говорил, что шотландцы приняли этот мир{302}. Нечто подобное высказывал и Уильям Мальмсберийский в середине 1120-х годов. Он посвятил свою монументальную «Историю английских королей» королеве Матильде (дочери Генриха I и Эдиты (Матильды) Шотландской – и, следовательно, племяннице Давида). И там он также описывает, как Давид избавил свою землю от варварства и как при нем жизнь, одежда и пища людей стали лучше{303}.

Конечно, не все англичане были настолько благожелательны, как Элред и Уильям (и даже те при случае прибегали к суровой критике). Тем не менее мы видим все признаки наступления настоящих перемен. Наиболее ярко это проявилось в методах ведения войны. Шотландские обычаи весьма походили на валлийские и английские до нормандского завоевания: убийство или порабощение побежденных в битве (а также мирного населения). Так было и в конце XI века, когда хронист Симеон Даремский с ужасом сообщал о набегах Малькольма III на Северную Англию. Для нормандского общества, привыкшего к милосердию в среде аристократов на войне, массовое порабощение шотландцами побежденных врагов выходило за пределы допустимого{304}. Вторжение Давида в 1138 году было во многом схожим: тогда в рабство продали множество пленников. И все же перемены ощущались. В ряде документов проводится различие между отдельными составляющими армии Давида – нормандцами, англичанами с равнин, шотландцами и жителями Галлоуэя («пиктами»), при этом самые ужасные зверства приписываются последним группам. Это выглядит так, словно силы Давида были варварскими только наполовину. Более того, сообщается, что сам Давид вернул свою долю рабов в качестве благочестивого поступка. Очевидно, он стремился играть по нормандским правилам{305}.

Различия еще больше стерлись к 1173–1174 годам, когда в Северную Англию вторгся внук Давида Вильгельм I Лев. Вся разница между личным окружением Вильгельма и его английскими врагами заключалась в том, кому они присягали на верность, – по крайней мере, так уверяет англо-нормандский поэт Джордан Фантосм. Конечно, изменилось не все. Джордан отмечает, что населению областей, разоренных людьми Вильгельма (по сути, фламандскими наемниками), повезло, поскольку среди нападавших не было шотландцев (их «заклятых врагов»), не склонных проявлять пощаду. А хронист Вильям Ньюбургский, писавший на латыни, и вовсе описывает эту армию как «орду варваров», называя их «более свирепыми, чем звери». (Хотя даже Вильям обмолвился, что шотландский король принял английских нападавших за своих людей – явный признак того, что англо-нормандская элита при обоих дворах была почти неразличима.){306}

Грань между рыцарством и варварством всегда оставалась зыбкой. Для нормандских захватчиков в 1066 году местные англичане были нецивилизованными людьми. К 1120-м годам, когда свою хронику писал Симеон Даремский, они начали походить на нормандцев в «любезной учтивости». Теперь же – по мере роста числа нормандцев (и англичан) при дворе – в том же направлении двигалась Шотландия. Однако эти изменения не охватывали всю ее в равной мере. Нормандцы чаще оседали в преимущественно англоязычных регионах Лотиана, а также в низинной части (Лоуленде) – в районах Файф, Гоури, Ангус и Мернс{307}. Уже в сообщениях о Битве Штандартов (1138 год) мы видим намеки на различие между горцами-хайлендерами и жителями низин, причем нормы англо-нормандского двора с готовностью переняли только последние. Такое разделение, ставшее главным культурным расколом в более позднем шотландском обществе, с энтузиазмом продвигали и клерикальные авторы из Лоуленда, которые подчеркивали варварство горцев так же, как более ранние английские авторы подчеркивали варварство всех шотландцев{308}.

Шотландский двор вливался в европейский мейнстрим, о чем ярко свидетельствует и тот факт, что его королей и принцев посвящали в рыцари континентальные герцоги и монархи. Дункан получил в 1087 году герб от сына Завоевателя Роберта Куртгёза, а Давида I в рыцарское достоинство возвел Генрих I, король Франции. В 1159 году Генрих II посвятил в рыцари Малькольма IV, а несколько позже и его брата Давида; будущему Александру II рыцарское звание в 1212 году в Лондоне присвоил печально известный «плохой король Иоанн» (Иоанн Безземельный). Ритуал посвящения – один из архетипических символов рыцарской культуры – хорошо подходил для отношений между шотландским и английским монархами. Он символизировал определенную степень иерархичности, но, подобно оммажу, представлял собой почетную форму подчиненности. В каком-то смысле шотландцы были на равных с англо-нормандскими правителями, поскольку и они могли делать то же самое: например, Давид I посвятил в рыцари молодого претендента на английский престол Генриха Плантагенета (будущего Генриха II){309}.

Среди нормандских родов, отправившихся на север во времена Давида, мало кто мог потягаться славой и влиятельностью с семейством Роберта де Брюса. В 1120-х годах Роберт уже был заметной фигурой в Англии и Нормандии. Он принадлежал к сторонникам Генриха I, во время правления которого отношения с шотландским двором заметно улучшились. За верность его вознаградили несколькими поместьями в Йоркшире{310}. Именно при англо-нормандском дворе Роберт впервые встретил Давида, тогда еще графа Хантингдона. Сам Давид впервые появляется в документах в 1103 году в указе короля Генриха, подтверждающем права Роберта, и, возможно, они вместе служили в Котантене{311}. Конечно, когда Давид утвердился на шотландском троне, Роберт стал одним из первых нормандских соратников, оказавшихся рядом.

Появление Роберта в Шотландии зафиксировано в хартии 1124 года, изданной в Скуне – традиционном месте коронации монархов. Это первый документ, подписанный Давидом в качестве короля, и во многих отношениях он символизирует его правление. В нем Давид в обмен на расплывчато определенную службу предоставляет Роберту Аннандейл – большую территорию на юге страны. Цель явно состояла в том, чтобы обрести верность перспективного англо-нормандского барона (и давнего соратника), знания и связи которого могли оказаться очень кстати, если Шотландия желала жить и процветать как независимая нация. Вероятно, Давид передал Роберту эти земли несколько раньше, когда был представителем своего старшего брата в Камбрии, а цель хартии – закрепить уже существовавшее соглашение. Список заверителей показывает Давида в своей стихии – в обществе нового поколения англо-нормандских владетелей, которых он привел на север (все восемь заверителей хартии – пришлые). Даже сам текст обращен только к французским и английским подданным Давида, то есть нормандцам и жителям Лотиана, и игнорирует жителей северных и западных районов Шотландии и Галлоуэя. Это показывает, на кого был рассчитан такой акт: на небольшую группу новых фаворитов при дворе. Не менее примечательна и сама передача земли. Она не только обеспечила службу полезного союзника, но и создала новое владение для присмотра над Галлоуэем – в значительной степени автономным регионом, где у короля Шотландии часто возникали проблемы с утверждением власти{312}.