Был и другой важный аспект: воспроизводство. В отличие от европейских колонистов, обосновавшихся южнее, население Новой Англии очень быстро начало воспроизводиться, в 1650-1700 годах увеличившись вчетверо. Там был отмечен, вероятно, самый высокий коэффициент рождаемости в мире. В Британии вступали в брак фактически около трех четвертей граждан, а в американских колониях — девять из десяти, и брачный возраст женщин в колониях был значительно ниже — следовательно, была выше и рождаемость. В этом состояло одно из основных различий между Британской и Латинской Америками. Испанские encomanderos[33] чаще всего были одинокими мужчинами. Женщины составляли всего около четверти из полутора миллионов испанских и португальских мигрантов, приехавших в Латинскую Америку до завоевания ею независимости. Поэтому большинство иберийских мигрантов-мужчин находили партнерш среди сокращающегося местного населения или рабынь, число которых росло. В результате в течение жизни нескольких поколений на свет появилось значительное число метисов и мулатов — потомков выходцев с Пиренейского полуострова и африканцев[34]. Британские переселенцы в Северной Америке были не только гораздо многочисленнее. Их поощряли привозить с собой английских жен и детей, чтобы таким образом сохранить свою культуру более или менее неизменной. Поэтому в Северной Америке, как и в Северной Ирландии, британская колонизация была семейным делом. Вследствие этого Новая Англия действительно была новой Англией, в отличие от Новой Испании, которая никогда не была новой Испанией.

Как и в Ольстере, в Новом Свете устраивать плантацию значило насаждать не только людей, но и злаки. А выращивание злаков подразумевало возделывание земли. Вопрос был в том, чьей земли?

Колонисты едва ли могли притворяться, что никто не жил здесь прежде. В одной только Виргинии жило десять-двадцать тысяч индейцев-алгонкинов. Джеймстаун находился в центре территории поватенов. Сначала казалось, что есть шанс на мирное сосуществование, основанное на торговле и даже на смешанных браках. Вождь поватенов Вахунсонакок преклонил колено и был коронован Джоном Смитом как вассал короля Якова. Покахонтас, дочь Вахунсонакока, была первой коренной американкой, вышедшей замуж за англичанина (и одного из первых табачных плантаторов) — Джона Ролфа. Но этому примеру последовали немногие. Когда сэр Томас Дейл посватался к младшей дочери Вахунсонакока (“желая всегда жить в его [Вахунсонакока] стране, он полагает, что не может быть истиннее поддержки мира и дружбы, чем такая естественная связь”), его авансы были отклонены. Вахунсонакок к тому времени заподозрил, что Дейл вынашивает план “завоевать мой народ и овладеть моей страной”. Он оказался прав.

Капеллан Виргинской компании Роберт Грей в своем памфлете “На всех парусах к Виргинии” вопрошал: “На каком основании и по какому праву мы можем вступать на землю этих дикарей, забирать их законное наследие и населять их земли, без того, чтобы они причинили нам вред или спровоцировали нас?” Ответ Ричарда Хаклюйта заключался в том, что коренные американцы “взывают к нам… чтобы мы пришли и помогли”. На печати Компании Массачусетского залива (1629) был даже изображен индеец, предлагающий всем желающим: “Придите и помогите нам”. В действительности британцы намерены были помочь самим себе. По словам сэра Фрэнсиса Уайта, губернатора Виргинии, “нашим первым делом является изгнание дикарей, чтобы получить свободные земли для выпаса скота, свиней и проч., и это с лихвой нам воздастся, поскольку бесконечно лучше, если среди нас не будет никаких язычников”. Чтобы оправдать экспроприацию, британские колонисты придумали замечательное оправдание — концепцию terra nullius, ничьей земли. По словам Джона Локка (великого политического философа, который также служил секретарем графа Шефтсбери, лорда-собственника Каролины), земля принадлежит человеку, только если он “смешал с ней свой труд и тем самым присоединил ее к своей собственности”. Проще говоря, если земля была не ограждена и не использовалась для сельского хозяйства, ее можно было занимать. По мнению Джона Винтропа,

Переселенцы терпели коренных американцев, пока тем было место в зарождающейся экономической системе. Компания Гудзонова залива в Канаде охотно прибегала к помощи индейских охотников из племени кри, поставлявших скупщикам шкуры бобра и карибу. Индейцы наррагансетт также пользовались уважением колонистов, поскольку собирали на берегах пролива Лонг-Айленд вампум — фиолетовые и белые раковины, служившие самой старой североамериканской валютой. Но там, где индейцы требовали собственности на пригодную для сельского хозяйства землю, мирное сосуществование было исключено. Если индейцы сопротивлялись экспроприации, их было можно и должно, говоря словами Локка, “уничтожить как льва или тигра — одного из тех диких кровожадных зверей, с которыми люди не могут иметь ни совместной жизни, ни безопасности”[35].

Уже в 1642 году Миантономо, вождь племени наррагансетт с Род-Айленда, предсказал:

То, что уже случилось в Центральной Америке, теперь повторялось вдоль Североатлантического побережья. В 1500 году на территории, которая впоследствии стала Британской Северной Америкой, жило около 560 тысяч индейцев. К 1700 году их осталось меньше половины. И это было только начало. На территории современных Соединенных Штатов в 1500 году было, вероятно, около двух миллионов коренных жителей. К 1700 году их осталось 750 тысяч, к 1820 году — всего 325 тысяч.

Здесь сказались, кроме прочего, короткие кровавые войны с хорошо вооруженными колонистами. После того, как в 1622 году поватены напали на Джеймстаун, колонисты лишь утвердились в своей правоте. По мнению сэра Эдварда Кока, индейцы могли только быть perpetui enimici, “вечными врагами… поскольку между дьяволом, чьими подданными они являются, и христианами может быть только вечная вражда и не может быть никакого мира”. На повестке дня стояла резня: поватенов в 1623 и 1644 годах, пекотов в 1637 году, доегов и сусквеханноков в 1675 году, вампаноагов в 1676-1677 годах. Но наибольший урон коренным американцам нанесли инфекционные болезни, привезенные со всех концов мира переселенцами: оспа, грипп, дифтерия. Подобно крысам, разносившим “черную смерть” в Средние века, белые колонисты были носителями смертоносных микробов.

С другой стороны, опустошение, производимое оспой, в глазах переселенцев было доказательством, что Бог на их стороне и очень кстати избавляет новый мир от прежних его обитателей. Одно из обстоятельств, за которое благодарили Бога “пилигримы” в Плимуте в конце 1621 года, заключалось в том, что 90% коренного населения Новой Англии умерло от болезней в десятилетие перед их приездом, прежде — очень предусмотрительно — обработав землю и припася на зиму зерно. По словам Джона Арчдейла, губернатора Каролины в 90-х годах XVII века, “Рука Господа [была] весьма заметна в том, что количество индейцев уменьшилось, чтобы освободить место для англичан”.

Как бы то ни было, почти полное исчезновение прежних собственников не означало, что земля в колониальной Америке не принадлежала никому. Она принадлежала королю, и он мог отдать ее достойным подданным. Поскольку жизнеспособность американских колоний стала очевидной, они превратились в новый источник земель для Стюартов: колонизация и протекция шли рука об руку. Это заметно повлияло на общество Британской Америки. Например, в 1632 году наследникам лорда Балтимора Карл I передал Мэриленд своей хартией, составленной по образцу хартий епископов Даремских (XIV век), дающих право палатината, а также даровав им титул лордов-владельцев. Разделив Каролину между восемью своими приближенными, Карл II изобрел откровенно иерархический общественный строй с “ландграфами” и “касиками”, владевшими 48 тысячами и 24 тысячами акров соответственно, и исключительно аристократическим по составу Большим советом, управлявшим колонией. Новый Амстердам — Нью-Йорк — получил свое нынешнее название после того, как он был отнят у голландцев в 1664 году. Король Карл II пожаловал его во владение своему брату Якову, герцогу Йоркскому.