К маю 1751 года, когда Ньютон взял курс на Антигуа, на борту было больше африканцев, чем англичан: 174 раба и менее тридцати членов команды, семеро из которых к тому же хворали. Это было наиболее опасное для работорговцев время не только из-за риска вспышки холеры или дизентерии на переполненном судне, но и из-за вероятности бунта. Ньютон был вознагражден 26 мая за свою бдительность:
Вечером, по милости Провидения, открылось, что рабы замышляют бунт, за несколько часов до их выступления. Молодой человек.. который в течение всего пути был свободен от цепей, сначала из-за большой язвы, а затем по причине своего кажущегося хорошим поведения, передал им свайку[42] через решетку люка, но был, по счастью, замечен одним из людей [из команды]. Они располагали ею приблизительно час, прежде чем я ее нашел, и за это время так хорошо с нею управились (поскольку это инструмент, не издающий шума), что утром я обнаружил, что около двадцати из них избавились от оков.
Подобное приключение Ньютон пережил и в следующем году, когда выяснилось, что у группы из восьми рабов есть “несколько ножей, камней, пуль и т.д., и зубило”. Нарушителей наказали ошейниками и тисками.
Учитывая условия на борту судна вроде “Аргайла” (теснота, плохая гигиена, вынужденная неподвижность, недоедание), едва ли удивительно, что в среднем каждый седьмой раб умирал в Атлантике[43]. Удивительно вот что: Ньютон, который вел для команды церковную службу, а по воскресеньям отказывался даже говорить о делах, был в состоянии заниматься таким промыслом и почти не испытывал угрызений совести.
В письме к жене от 26 января 1753 года Ньютон изложил свою апологию работорговли:
Три наивысших блага, доступных человеческой природе, — это, несомненно, религия, свобода и любовь. Сколь щедро Господь наделил меня каждым из них! Вокруг меня целые народы, языки которых совершенно отличны друг от друга, но все же я полагаю, что они все одинаковы в том, что у них нет никаких слов, чтобы выразить какую-либо из этих прекрасных идей. Отсюда я вывожу, что и сами эти идеи не находят места в их умах. И, раз не существует посредника между светом и тьмой, эти бедные существа не только не ведают о тех преимуществах, которыми я наслаждаюсь, но и погружены во зло. Вместо указанных благ и перспектив блестящего христианского будущего они обмануты и запуганы черной магией, ворожбой и всеми суевериями, которые страх, соединенный с невежеством, может породить в человеческом уме. Единственная свобода, о которой у них есть хоть какое-то понятие, — свобода не быть проданным, и даже от этой участи защищены очень немногие. Часто случается так, что человек, который продает другого на корабль, не позднее недели будет сам куплен и продан таким же образом, причем, возможно, на то же судно. Что касается любви, то среди тех, кого я встречал, попадались податливые души, но чаще всего, когда я пытался растолковать это восхитительное слово, я редко добивался хоть малейшего понимания.
Как можно было считать, что лишаешь африканцев свободы, когда у них не было никакого понятия о ней, кроме как о свободе “не быть проданным”?
Взгляды Ньютона не были уникальными. По словам ямайского плантатора Эдварда Лонга, африканцы “лишены гения и кажутся почти неспособными достичь каких-либо успехов в образовании или науках. У них нет никакого плана или системы этики… у них нет никакого чувства морали”. Поэтому африканцы, делает Лонг далеко идущий вывод, являются просто низшим видом. Джеймс Босуэлл, в других случаях спешивший поднять свой голос в защиту свободы, категорически отрицал, что “негров угнетают”, поскольку “сыны Африки всегда были рабами”.
Из дневника Ньютона следует, что заставлять людей привыкать к их новому, рабскому состоянию приходилось с того момента, как поднимали паруса. На Ямайке, на одном из рынков, на который Ньютон поставлял рабов, белых было в десять раз меньше, чем тех, кого они поработили. В Британской Гвиане соотношение было двадцать к одному. Трудно представить, что без угрозы насилием эта система могла долго продержаться. Орудия пыток для рабов Карибского моря (кандалы с шипами, в которых было невозможно убежать; железные ошейники, на которые подвешивался груз в качестве наказания, и так далее) напоминают о том, что Ямайка была линией фронта британского колониализма XVIII века.
Стихотворение Джеймса Грейнджера “Сахарный тростник”, опубликованное в 1764 году, лирически изображает жизнь плантатора, которому следует знать,
Однако именно “потомство Африки” несло тяготы ради пристрастия британцев к сладкому. Это рабы сажали тростник, ухаживали за ним, собирали, давили сок и выпаривали его в огромных чанах. Изначальное испанское слово, обозначающее сахарную плантацию, было ingenio — машина, — и производство сахара из тростника относилось в равной степени к промышленности и к сельскому хозяйству. Однако сырьем для сахарной промышленности служил не только тростник, но и люди. К 1750 году в английские колонии в Карибском море было перевезено около восьмисот тысяч африканцев, однако уровень смертности был настолько высок, а уровень воспроизводства настолько низок, что число рабов все равно не превышало трехсот тысяч. Опыт позволил барбадосскому плантатору Эдварду Литтлтону вывести следующий принцип: плантатор, у которого есть сто рабов, ежегодно должен покупать еще восьмерых или десятерых, “чтобы сохранить свои запасы”. В “Речи г-на Джона Тэлбота Кампо-Белла” (1736), брошюре священнослужителя с Невиса, защищавшего рабство, сказано, что “по общим подсчетам, приблизительно две пятых части из привезенных негров умирают в ходе 'закалки'”.
Не стоит забывать, что в рабовладельческих колониях африканцы подвергались и сексуальной эксплуатации. В 1757 году» когда Эдвард Лонг приехал на Ямайку, его встревожило открытие, что его коллеги-плантаторы нередко выбирали половых партнеров из числа своих рабынь: “Здесь многие мужчины, любого сословия, сорта и ранга, предпочитают разврат… чистому и законному счастью, проистекающему из супружеской взаимной любви”. Эта практика была известна как “мускатный орешек”, но резкая критика Лонга свидетельствует о растущем в обществе неодобрении “смешения рас”[44]. Примечательно, что одной из популярных историй той эпохи был рассказ об Инкле и Ярико — моряке, потерпевшем кораблекрушение, и темнокожей деве:
Однако, едва насладившись “мускатным орешком”, Инкл продал несчастную Ярико в рабство.
Тем не менее неверно изображать африканцев, проданных в рабство, только покорными жертвами. Многие рабы сопротивлялись угнетателям. На Ямайке восстания были почти столь же часты, как и ураганы. Согласно одному подсчету, в промежутке между приобретением острова Британией и отменой рабства рабы восставали двадцать восемь раз. Более того, часть черного населения всегда оставалась вне британского контроля: мароны.
