Это был империализм в худшем его виде. Однако это был японский империализм, а не британский. Нанкинская резня отчетливо показывает, какой была главная альтернатива британскому владычеству в Азии. Легко представить себе войну между Британской и Японской империями как конфликт старой, усомнившейся в себе державы, и новой, совершенно безжалостной, как столкновение заходящего и восходящего солнца. Но это было также столкновение империи, у которой было некоторое представление о правах человека, с империей, которая считала, что другие расы не лучше свиней. Вот слова подполковника Танака Рюкити, главы японской разведки в Шанхае: “Мы можем делать с этими существами все, что хотим”. К 30-м годам XX века у многих британцев вошло в привычку ругать империю. Но возвышение Японской империи в то десятилетие показало, что альтернативы британскому правлению не обязательно лучше. У империализма есть градация, и Япония в своей жестокости по отношению к покоренным зашла гораздо дальше, чем британцы. В этот раз они и сами оказались среди покоренных.

Морская база в Сингапуре была построена в 20-х годах XX века как ключевое звено британской обороны на Дальнем Востоке. По словам главы Генштаба, “безопасность Соединенного Королевства и Сингапура являлись краеугольными камнями сохранения Британского Содружества наций[196]”. Принятая в межвоенный период стратегия защиты Сингапура состояла в том, чтобы в случае нападения послать туда флот. Но к 1940 года командование осознало, что это невозможно, и к концу 1941 года даже Черчилль отводил защите Сингапура более низкий приоритет по сравнению с тремя другими задачами: защите Британии, помощи Советскому Союзу и удержании Ближнего Востока. Для защиты базы от японской угрозы было сделано недостаточно. Накануне вторжения японцев в Малайе было всего 158 боевых самолетов вместо необходимой тысячи и три с половиной пехотных дивизии вместо необходимых восьми дивизий и двух бронетанковых полков. И, разумеется, достойно сожаления то, что не была организована надлежащая оборона (минные поля, доты и противотанковые заграждения) подступов к Сингапуру. Когда японцы пришли, они обнаружили, что неприступная с виду цитадель — на самом деле легкая добыча. Когда снаряды градом посыпались на Сингапур, его защитникам пришлось выбирать между кошмаром в нанкинском духе и позорным пленом. Пятнадцатого февраля 1942 года в четыре часа пополудни, несмотря на отчаянный призыв Черчилля драться до последнего, был поднят белый флаг.

Около ста тридцати тысяч солдат империи — британцы, австралийцы и индийцы — сдались противнику, которого более чем вдвое превосходили в численности. Никогда в истории Британской империи так много солдат не сдавалось в плен столь немногим. Слишком поздно выяснилось, насколько сами японцы были вымотаны маршем по джунглям. Оказавшийся в плену английский артиллерист Джек Чалкер вспоминал позднее: “Было трудно вообразить, что мы попали в руки японцев. Мы гадали, что нас ждет, и не могли не думать о Нанкинской резне… Перспективы не были обнадеживающими”. Чалкера и его товарищей терзало унижение, которое им причинили азиаты. Выяснилось, что японская антизападная риторика не предполагала лучшего обращения с цветным населением Сингапура. Японцы просто поставили себя на то место, которое прежде занимали британцы. Более того, их обращение с другими азиатами оказалось даже хуже: китайское население подверглось истреблению. Однако ничто яснее не выражало суть “нового порядка” в Азии, чем обращение японцев с британскими пленными.

Японское верховное командование считало сдачу в плен бесчестьем и с презрением относилось к врагу, сложившему оружие. Джек Чалкер однажды спросил одного из своих тюремщиков, почему тот настолько жесток к военнопленным. “Я — военный, — ответил тот. — Быть военнопленным — немыслимо”. Однако дурное обращение с британскими пленными было обусловлено чем-то большим, чем, как иногда утверждают, неправильным переводом Женевской конвенции. К 1944 году британские власти начали подозревать японцев в проведении “политики унижения белых военнопленных, чтобы уронить их престиж в глазах туземцев”. Это было верно. В 1942 году Итагаки Сэйсиро, командующий японскими силами в Корее, заявил премьер-министру Тодзе Хидеки:

Тот же принцип был применен японцами повсюду в занятой ими Азии.

Британцы строили железные дороги руками азиатских рабочих-кули. Японцы произвели один из крупнейших символических переворотов в истории: привлекли шестьдесят тысяч британских и австралийских военнопленных, а также голландских заключенных и подневольных индийских рабочих, к постройке 250 миль железной дороги через горы и джунгли на таиландско-бирманской границе. С середины XVIII века Британская империя обещала, что “бритты никогда не будут рабами”. Однако как раз рабами и стали военнопленные на строительстве той железной дороги. Один из английских пленных горько заметил: “Должно быть, японцам довольно забавно видеть, как 'белые господа' тащатся по дороге с корзинами и сваями, в то время как они сами катят мимо в своих грузовиках!”

Джек Чалкер, до войны учившийся в художественной школе, тайно, рискуя жизнью, делал яркие наброски, изображающие то, как обходились с ним и его товарищами. Изможденные и полуголодные люди были вынуждены работать, страдая от малярии, дизентерии и, хуже всего, от тропических язв, разъедавших плоть до костей:

Фильм Пьера Буля и Дэвида Лина прославил мост через реку Квай. На самом деле условия там были гораздо хуже, чем показано в фильме. Еще страшнее дело обстояло дальше, на “железной дороге смерти” недалеко от бирманской границы.

Безжалостное, зачастую садистское обращение с заключенными в лагере Хинток подробно описано в дневнике, который вел все время после сдачи в плен австралийский хирург, подполковник Эдвард Данлоп (Утомленный). Это прозвище командующий военнопленными Данлоп получил отчасти из-за того, что он, будучи высоким человеком, вынужден был сутулиться, разговаривая со своими низкорослыми охранниками, чтобы не уронить их достоинства и не вызвать опасный гнев.

С точки зрения Данлопа, железная дорога, которую строили японцы (точнее, их пленники), была “удивительной затеей”: она, казалось, “шла без какого-либо учета местности, будто кто-то провел линию на карте”. В Конъю полотно шло напрямик сквозь скальный массив длиной 73 метра и высотой 25 метров. Работая круглосуточно, по сменам, люди Данлопа должны были взрывать, сверлить и пробиваться сквозь камень. Несмотря на начало сезона дождей и чудовищную эпидемию холеры, они закончили работу всего через двенадцать недель. Из-за света, во время ночной смены испускаемого мерцающими карбидными лампами, этот проход получил у измученных военнопленных прозвище “геенны огненной”. Из дневника Данлопа ясно, кто был там дьяволами: