Неужели Ванька жив? Сердце ее радостно трепетало, не опасаясь от волнения остановиться навек. Точно, он! Она ведь рассказала, где содержат Владлена Жукова, вот он и отправился на выручку! Ванька такой, он смелый, ничего не боится, никого не оставит в беде! Он жив! Не погиб на крыше! Лали знала. Чувствовала.

Отец постоянно разговаривал с кем-то, отдавал приказы. Он связался уже с министром внутренних дел и министром обороны. У него особые полномочия от Первого, он командует парадом. Так и орал, брызжа слюной на экран коммуникатора: «Я командую парадом, понял?!! Надо будет — маршировать тебя заставлю!!! Лично!!!»

Он еще много чего говорил и кричал. Больше кричал, чем говорил. В присутствии Лали Гурген Аланович обычно сдерживался, но не сегодня. Ту улицу перекрыть, орал он, этот проспект тоже, дворы оцепить, всех впускать, никого не выпускать. Хотел еще танки подогнать, артиллерию, но министр обороны убедил-таки не делать этого. И уговорил не наносить ракетный удар по больнице, не Революция же. Отец включил громкую связь, так что Лали все слышала.

Ванька в больнице как в западне. Отец обложил его со всех сторон. И получается, именно Лали заманила туда Ваньку. На глазах слезы. Сердце то частит, то замирает.

Она одна во всем виновата. А значит, надо что-то сделать. Как-то остановить отца.

Лимузин несся к сложному перекрестку, где движение всегда оживленное. Пересечение проспектов Героев Революции и Мирного Неба. Решение само пришло в голову.

Пока Бадоев, багровея лицом, кричал на очередного нерасторопного подчиненного, Лали потянулась к игрушке. Если бы сама не видела, как отец этой штуковиной убил человека, ни за что не поверила бы…

— Свет моих очей, что ты делаешь? — Он заметил ее осторожное движение. Его личный девайс, сделанный в единственном экземпляре, по спецзаказу, приглушенно трещал чужим, захлебывающимся от ужаса голосом.

— Можно посмотреть? — Она виновато улыбнулась.

— Нет.

— Но я хочу…

— Нет. — Отец потянулся за автоматом, но Лали оказалась быстрее, выхватила оружие у него из-под растопыренных пальцев, которые тут же впились ей в предплечье, сжали, вот-вот сломают тонкие кости.

Нельзя плакать, и автомат отдавать нельзя. Сердцу стало тесно в груди, кровь пульсировала в висках.

Кулачком своим Лали изо всех сил ударила по волосатой руке.

Не столько от боли, сколько от удивления отец разжал пальцы — и тотчас дочь навела автомат на него. Конечно же она не причинит отцу вреда. Ни за что! Ни при каких обстоятельствах не выстрелит! Даже если небо упадет на землю, даже… Никогда этого не сделает. Но сейчас нельзя допустить, чтобы отец это понял.

Собственный голос показался ей ненатуральным, будто включили запись диктофона:

— Вели остановиться.

Лимузин замер посреди перекрестка. Затормозил и весь кортеж, ожидая особых распоряжений. Вмиг образовалась пробка. И с каждым толчком сердца, с каждой долей секунды она все разрасталась. Это хорошо, очень хорошо.

— Вели разблокировать дверь.

— Но, свет моих очей, ты же не…

— Повторять не буду. — Голос чужой. Это не Лали говорила, что вы. Она же не умеет так!

— Свет моих очей, только не нервничай. Тебе вредно нервничать, тебе…

Дверца распахнулась. Хорошо. Уже почти отлично.

— Отдай коммуникатор.

— Но доченька! — И все же он протянул свой девайс, трещащий без умолку.

В глазах у отца был страх. И это почему-то напугало Лали больше всего.

Она выскочила из лимузина. Сотни — тысячи! — союзников, запертых в разноцветных электрокарах, изумленно таращились на нее. Не каждый день увидишь дочь министра восстанавливаемых ресурсов посреди перекрестка с автоматом в руках. Лавируя между машинами — пробке нет конца и края — она что было духу бежала прочь. Надо уничтожить коммуникатор отца, с которого отдаются приказы. Без коммуникатора отец не скоординирует своих цепных псов. Не сможет нанести ракетный удар по больнице, если доводы министра обороны покажутся неубедительными.

Уничтожить коммуникатор — вот что Лали должна сделать прямо сейчас.

Она остановилась у светло-розового кара, в котором, испуганно моргая, скукожилась молодая женщина: русые волосы завитушками, пальцы побелели на оплетке руля. На заднем сиденье — специальное креслице. В креслице — ребенок, девочка. Улыбнувшись Лали, малютка забавно взмахнула крохотными ручками.

Лали улыбнулась в ответ. И уронила на асфальт коммуникатор отца. Навела на него игрушечный — никак не могла избавиться от этого ощущения — автомат. Прищурившись, как учили на военной кафедре, прицелилась. Каждый союзник, независимо от пола, должен уметь защищать Родину. Палец на спуск — и…

И ничего!

Действительно игрушка?!

Лишь секунду спустя девушка сообразила, что надо было снять с предохранителя, а потом уже дергать спуск. Какая она глупая! Не отрывая ладонь от рукоятки, чуть повести вверх указательным пальцем, толкнуть черный рычаг из рессорной стали…

От боли потемнело в глазах. Лали вскрикнула. Указательный палец выгнуло под неестественным углом. Сломан. А главное — из руки загадочным образом исчез автомат. Лишь через мгновение ее окатило смрадом жженого синтетического табака.

Попытавшись растоптать коммуникатор отца, Лали занесла над ним ногу — и тут же врезалась в розовый кар, заставив женщину за рулем чуть ли не сползти под кресло, а ребенка заплакать. Так бесцеремонно с дочерью министра никто и никогда не обращался.

— Не надо, — сначала услышала она, а потом увидела уродливую рожу, сверху вниз пересеченную рваным шрамом. — Ему все равно не поможете, а себе навредите…

Когда, запыхавшись, прибежал отец, окруженный молчаливыми бесстрастными секьюрити, Серпень — так звали урода со шрамом — протянул ему коммуникатор и криво ухмыльнулся:

— Вашей дочери срочно нужна помощь спецов Поликлиники номер один.

И минуты не прошло, как Лали, отец и Серпень забрались в вертолет, зависший над пробкой. Для этого им понадобилось влезть на розовый электрокар. Под отцом пластиковая крыша треснула.

Лали мысленно попросила прощения у маленькой девочки и ее мамы.

Устроившись на сиденье, Гурген Бадоев скомандовал:

— Штурмуйте больницу.

— Маршал, да приди уже в себя! Уходить надо! — проорал в ухо Тарсус.

Белого шлема на голове Ивана не было, он висел на толстом кабеле у самого пола. Из носа текло. Мазнул ладонью, глянул — все красное. Как водится в таких случаях, запрокинул голову — и едва не потерял сознание: перед глазами поплыло, закружилось, сворачиваясь спиралью.

— Что? А отец? Я без отца… — Иван осекся.

Даже слепой увидел бы, что Владлен Жуков мертв. Труп. Его больше нет с нами, отбыл на дирижабле к Господу Богу и архангелам. Ну, или чуть ниже, если верить тому, что он наговорил перед смертью. Из глаз, изо рта и ушей отца струилась кровь, багровые ручьи сливались в реки, реки образовывали озера прямо на простыне, которая не промокала.

Тело Ивана безотносительно к мозгу решило действовать на свое усмотрение. Оно кинулось к трупу, словно рассчитывая оживить его одним лишь присутствием на кровати рядом. Тело изгваздалось в крови отца, тело вцепилось в мумию, в которой разум отказывался признавать гордого и сильного Героя Революции. Пульса не было, сердце Владлена Жукова не билось, легкие не требовали воздушной смеси.

— Ты ничего не мог сделать. — Тарсус подошел ближе. — Мозг министра был поврежден дознавателями.

Иван сполз на пол, прижал колени к груди, обхватил их руками.

Отца больше нет.

Больше нет.

Нет…

Как дальше жить? Что делать?..

Только он задал себе этот вопрос, как четко услышал голос Жукова-старшего: «Хортицкая трудовая зона, спецшарашка для электронщиков и айти-спецов».

— Что? — Иван вскочил, кинулся к отцу в надежде, что он очнулся, что самый-самый родной человек не умер, просто так показалось…

Увы, труп не стал живее.

— Ты это слышал?