– Когда предсказание о его кончине стало переходить из уст в уста, папу Барберини охватил ужас, – продолжал Стилоне. – На людях он всем своим видом выказывал презрение к басням Моранди, а тайно вызволил Кампанеллу из тюрьмы и просил его отвести от себя угрозу. Доминиканец из кожи вон лез, старясь оградить папу от заразы, – и окуривал, и окроплял ароматическими веществами, и просил облачаться только в белое, что препятствует помрачению ума, и жег факелы, символизирующие семь планет, и много чего еще делал.

Сперва удача сопутствовала Кампанелле в его начинаниях, понтифик был здоров и благодарен ему. Но злой дух в другой раз ударил по нему – его предали, и в этом он и впрямь сравнялся с Христом. Одно из его тайных сочинений «De Fato Siderali vitando» было помимо его воли передано французскому печатнику, который и прежде выпускал его труды. А предали его два доминиканских монаха, воспылавших к нему завистью при появлении слухов о том, что их собрат скоро будет возведен в ранг советника Святого Престола. Французский печатник заглотнул наживку, подумав, что Кампанелла, почти не покидающий тюрем в последние годы, просто не смог приложить письма к своему трактату. И тот вышел в свет.

– Но разве этот труд не учит тому, как избегать неблагоприятного воздействия светил?

– Вот именно. Кампанелле был нанесен смертельный удар. Он изложил в своем труде способы, которыми отвращал от папы это воздействие. Об этом в Риме давно уже поговаривали, но не было доказательств. Кое-кто считал эти ухищрения дьявольскими. Труд Кампанеллы словно нарочно был сочинен с одной-единственной целью – полностью подорвать авторитет Святого Престола. Чтобы прекратить разгоревшийся скандал и утишить гнев папы, Кампанелле пришлось в срочном порядке издать другую книжку, в которой он пытался доказать, что применяемая им практика не имеет отношения ни к суевериям, ни к сделкам с дьяволом, что она объяснима с точки зрения критериев естественной философии и чувственного опыта. Но был вынужден бежать во Францию, где нашел убежище и стал преподавать в Сорбонне. Королева даже обратилась к нему с просьбой составить гороскоп дофина, которого только что произвела на свет.

– Людовика XIV?

– Да. К счастью, Кампанелла не наделал ошибок в том, что стало последним великим предсказанием в его жизни. Он предрек, что будущий король будет долго, твердой рукой и успешно править. Так и случилось. Но пора и честь знать. Слава Богу, меня потянуло в сон.

Светало. Я с облегчением покинул Стилоне, коря себя за то, что сам подначивал его к долгому рассказу. Я не только не узнал ничего нового об отравлении Муре и похищении жемчужин, но и еще сильнее поколебался в своих воззрениях после этой долгой беседы.

И взяло меня тут раздумье: а не сопряжено ли мое желание поступить в газетчики со множеством опасностей: чрезмерная близость к людям, подобным аббату Моранди, доверявшим свои предвидения газетам и объявлениям, подвергала газетчика риску быть отождествленным с астрологом, а то и колдуном, и еретиком.

Кроме того, праведный гнев переполнял меня: да где это видано, чтобы человек нес наказание за грех, которому с одинаковым успехом предавались и кардиналы, и сам понтифик? Если астрология – не более чем невинное времяпрепровождение, плод праздного ума, откуда же такое ожесточение против Моранди и Кампанеллы? Если же речь идет о грехе, достойном серьезного наказания, как мог он поразить большую часть людей духовного звания в Риме?

Самому испытать на себе, что такое влияние планет и звезд на людскую судьбу, мне было затруднительно. Для гороскопа требовалось то, чего не мог знать подкидыш вроде меня, – день и час своего рождения.

Когда я наконец добрался до своей комнаты, не знаю, откуда у меня взялись силы засесть за дневник, и все же я перечел написанное ранее, подводя итог своим скромным усилиям разузнать что-либо от постояльцев. Итак: что мне стало известно? Ровным счетом ничего. Каждый раз дело заканчивалось ничем. Все, что происходило, не имело никакого отношения к печальному концу г-на де Муре и вносило все больший беспорядок в мои собственные мысли.

«Что известно мне о Муре?» – медленно клонясь головой к столу, задумался я. В голове уже все перепуталось, но я еще сопротивлялся сну.

Муре был французом, пожилым, хворым, почти слепым. Ему было между шестьюдесятью и семьюдесятью. Сопровождали его молодой французский музыкант Девизе и пожилой господин Помпео Дульчибени. Он производил впечатление человека состоятельного и занимающего высокое общественное положение, что не вязалось с его скверным состоянием здоровья. Сдавалось мне, на его долю выпало немало испытаний и страданий.

И потом: в силу каких обстоятельств человек его положения оказался в «Оруженосце»?

Пеллегрино как-то вскользь упомянул при мне, что в нашем околотке когда-то находились дорогие гостиные дворы, но это было давно, теперь же они все располагались вокруг площади Испании. Те, кто останавливался на постой в «Оруженосце», были людьми небогатыми либо намеренно избегали встреч с высокопоставленными и родовитыми особами. Но отчего?

А вот еще: Муре покидал постоялый двор лишь под покровом темноты, и только для небольших прогулок, не дальше площади Навона и площади Фьяметта…

Навона, Фьяметта… Когда я мысленно произносил эти названия, у меня вдруг резко заломило виски. Огромным усилием воли переместился я со стула на постель и рухнул на нее как подкошенный.

Очнулся я уже днем, причем лежа в том же положении, в каком меня сразил Морфей. В дверь постучали: недовольным голосом Кристофано упрекал меня за небрежение своими обязанностями.

Несколько часов сна освежили меня. Сунув руку в штаны, я обнаружил там книжонку с гороскопами, отобранную у Стилоне Приазо нашими новыми знакомцами. Я был все еще под впечатлением от из ряда вон выходящих событий, случившихся прошлой ночью: полный неожиданностей путь по подземным галереям, преследование Стилоне и, наконец, страшные истории о Моранди и Кампанелле, рассказанные мне неаполитанцем при первых проблесках зари. Эта щедрая жатва впечатлений как для ума, так и для сердца все еще заставляла меня испытывать волнение, невзирая на усталость. Из-за головной боли я не устоял перед желанием снова прилечь, хотя ненадолго, и принялся перелистывать книжицу.

Вначале шло длинное и ученое посвящение некоему посланнику Буонвизи, затем предуведомление читателю. За ним следовала таблица «Астрологический календарь», на которой я не стал задерживаться. И наконец, «Общий прогноз на 1683 год»:

Согласно принятому Римской Католической Церковью обычаю, год начнется в пятницу, первого января, по старому астрономическому стилю, когда Солнце, завершив прохождение по двенадцати знакам Зодиака, вернется к началу знака Овна, ибо Fundamentum principale in revolutionibus annorum mundi et introitus

Solis in primum punctum Arietis. С помощью тиконовской [123] системы…

Тут терпение мое лопнуло, слишком уж мудрено было изложено. Из дальнейшего я узнал, что в течение этого года намечается четыре затмения (но ни одного нельзя будет наблюдать с территории Италии), рассмотрел полную таинственных цифр таблицу «Прямое восхождение небесного лика Зимы».

И впал в отчаяние. Все это показалось мне такой галиматьей! Мне ведь только и нужно было предсказание на текущий момент, а времени было в обрез. Наконец мелькнуло нечто более удобоваримое: «Лунные месяцы, сочетания и прочие аспекты планет на весь 1683 год». Это были развернутые предсказания, поделенные по временам года и месяцам на весь год. Я стал листать дальше, пока не дошел до сентября.

Восьмой дом управляется Сатурном, угрожающим старикам смертельным исходом.

Я был в смятении. Это предсказание относилось к первой неделе месяца, а Муре умер чуть позже, 11 сентября. Я стал читать дальше: