– А что, замок Во был такой же блистательный, как и королевский дворец в Версале? – спросил я.

– Во старше Версаля на пять лет, – подчеркнуто горделиво ответил Атто. – И во многом явился его вдохновителем. Если б ты только мог вообразить, какая тоска овладевает теми, кто был вхож к Фуке, когда ныне они проходят залами королевского дворца в Версале, узнавая полотна, статуи и иные шедевры, принадлежавшие суперинтенданту, и до сих пор наслаждаются его безошибочным тонким вкусом… – Атто не мог продолжать. Мне даже подумалось, не собирается ли он всплакнуть, но он взял себя в руки и продолжал: – Несколько лет назад госпожа де Севинье отправилась в паломничество в Во. Кое-кто видел, как она долго безутешно рыдала на руинах бывшего великолепия.

Муки Фуке были усугублены предписанным ему тюремным режимом. По приказу короля ему запретили писать и общаться с кем-либо помимо тюремщиков. Тому, что было в голове и на языке заключенного, надлежало оставаться тайной. Лишь король имел право знать об этом через своих верных стражей. Если же Фуке не желал разговаривать со своим палачом, что ж, пускай его хранит все про себя.

В Париже многие начали прозревать истину. Если в планы Людовика входило навсегда заткнуть рот своему пленнику, можно было лишь добавить кое-что в суп, который тому подавали. Случаев сделать это в Пинероло было предостаточно…

Однако время шло, а Фуке не помирал. Возможно, все было куда сложнее и король стремился вырвать у пленника какую-то тайну, которую тот упорно хранил в холодном безмолвии своей темницы. Расчет был на то, что лишения сломят его упорство.

Угонио потребовал нашего внимания. Увлекшись разговором, мы и забыли, что Джакконио учуял чьё-то присутствие, пока мы находились в доме Тиракорды. И вот опять его нос о чем-то ему сообщил.

– Гр-бр-мр-фр.

– Старенький, перепуганный, вспотевший, – перевел Угонио.

– Может, твой приятель способен определить, что он ел на ужин? – насмешливо поинтересовался Атто.

Я испугался, как бы обладатель столь знатного нюха не оскорбился, ведь он мог сослужить нам немалую службу в будущем.

– Гр-бр-мр-фр, – как ни в чем не бывало пробурчал Джакконио, поведя своим безобразным органом обоняния.

– Джакконио распознал вымя, возможно, с добавлением яйца, ветчины, белого вина, а также бульона и сахара.

Мы с Атто обомлели и даже остановились. Именно то, что я с таким тщанием состряпал для постояльцев. Джакконио никак не мог об этом прознать и тем не менее различил в запахе, оставленном незнакомцем, не только главную составляющую блюда, но и добавки, сделанные мною для улучшения вкуса. А если это так, значит, мы идем по следу кого-то, кто проживает в «Оруженосце».

Рассказ о процессе над Фуке продолжался, за разговором мы незаметно исследовали довольно-таки протяженный отрезок галереи С. Сказать, какое при этом было преодолено расстояние, если вести отсчет от площади Навона, было трудно. Хотя тропинка и петляла слегка, никаких ответвлений от нее нами замечено не было, что означало одно: мы шли в единственно возможном направлении.

Только мы в этом убедились, как все круто изменилось. Под ногами зачавкало, стало скользко, дыхание сперло, а вдали послышался какой-то рокот. Мы насторожились. Джакконио прядал головой, напоминая недовольного коня. По галерее распространялось зловоние. Что-то оно мне напоминало, но что?

– Стоячие воды, – подсказал Атто.

– Гр-бр-мр-фр, – подтвердил Джакконио, у которого испортилось настроение.

Угонио пояснил, что запах стоячих вод беспокоил его собрата и мешал безошибочно различать прочие запахи.

Вскоре мы ступали уже по заболоченной тропе. Смердело нестерпимо. Причина этого стала понятна, когда в стене слева открылась широкая и глубокая расщелина или промоина, откуда в галерею вливалась темная струя, образовывавшая небольшой поток, превращавший наклонную тропу в русло, и устремлявшаяся по нему куда-то вдаль, терявшуюся во тьме. Я дотронулся до стены: она была влажной и покрытой жидкой грязью. Наше внимание привлекла тушка жирной крысы, плывшей по течению и безразличной к нашему присутствию.

– Дохлая, – поддев ее ногой, авторитетно заявил Угонио. А Джакконио так еще и подцепил ее двумя пальцами за хвост и приподнял. Изо рта грызуна вытекла струйка крови. Джакконио вдруг погрустнел, как бы пораженный чем-то, чего он никак не ожидал.

– Гр-бр-мр-фр, – задумчиво прокряхтел он.

– Дохлая, болящая, обескровленная, – довел до нашего сведения Угонио.

– Откуда ему знать, что она болела? – удивился я.

– Джакконио – большой друг этих мерзких тварей, не так ли? – предположил Мелани.

Джакконио кивнул, обнажив в наивной и диковатой улыбке свои ужасающие желтые резцы.

Мы продолжали двигаться вперед, оставив позади затопленный участок галереи. Все свидетельствовало о том, что промоина в стене галереи образовалась недавно. Вскоре нам попались еще три дохлые крысы таких же кондиций, как и первая. Джакконио осмотрел каждую из них: картина повторилась. Приятели приписали это какой-то неведомой болезни. Поистине, кровь преследовала нас на всем протяжении поисков: кровь на странице с библейским текстом, кровь в глиняном горшке, а теперь вот еще и крысиная.

Новое непредвиденное обстоятельство прервало наше продвижение по галерее D. На сей раз это был не просочившийся в щель ручеек, а настоящий бурливый поток, несущийся по галерее, расположенной перпендикулярно по отношению к нашей: подземная речка, в которую вливались нечистоты из разных мест. Однако от нее не исходил тот смрад, что так не понравился Джакконио чуть раньше.

К нашему великому разочарованию, мы вынуждены были смириться с поражением. К тому же прошло уже немало времени с тех пор, как мы покинули «Оруженосец», было неразумно так надолго отлучаться и давать повод заподозрить нас в чем-либо. На исходе сил мы порешили вернуться.

На обратном пути Джакконио в последний раз кого-то учуял, а Атто чихнул.

Долгим, невеселым и утомительным было наше возвращение. С перепачканными руками и лицами, в промокшей одежде проникли мы в чулан. Я обессиленно рухнул на постель, стоило мне до нее добраться, и забылся сном праведника, за всю ночь ни разу не повернувшись на другой бок, в чем убедился утром, открыв глаза. Ноги болели так, словно в них вонзились сотни игл. Протянув руку, чтобы привстать, я дотронулся до какого-то шероховатого на ощупь предмета, которого ночью не заметил и который так и пролежал со мной до утра. Это была астрологическая книжонка Стилоне Приазо, чтение которой я срочно прервал с сутки назад, когда меня кликнул Кристофано.

Ночь помогла мне забыть все те страшные события, которые предсказывались в ней: смерть Кольбера, Муре (он же Фуке), и то, что не обойдется без яда, и горячка, и ядоносные болезни, жертвами которых стали Пеллегрино и Бедфорд, и «спрятанное сокровище», которое отыщется в начале месяца – видимо, письма, хранимые Кольбером в своем кабинете и похищенные Атто, – и «страшные сотрясения земли», и «взрыв подземных огней», уже затронувший здание «Оруженосца». И наконец, предвидение, касающееся осады Вены: «осада городов и сдача крупного укрепленного места», предсказанные Али и Леопольдом Австрийским.

Я задал себе вопрос: «Хочется ли мне знать, чего еще ожидать в последующие дни?», и у меня тут же свело живот, что было явным признаком того, что нет, с меня хватит. Лучше уж вернуться назад. Я стал листать книжку в обратном направлении, и мой взгляд приковала к себе последняя неделя июля, начинающаяся с 22-го числа.

На этой неделе послания миру будут исходить от Юпитера, управляющего королевским домом, который, проходя третий дом, шлет множество знаков; возможно, через болезнь кого-то могущественного королевство погрузится в слезы.

Кто-то из сильных мира сего должен был умереть в конце июля. Ни о чем таком я не слыхал и обрадовался приходу Кристофано: может, он что-нибудь знает.