– Ты прав, что и говорить, – печально ответил Квентин. – Но мы не можем себя винить, Хью: мы сделали все, что могли. Нельзя надеяться на то, о чем ты говорил. Да, невиновность отца может быть доказана, но не таким образом. Мы можем доказать рациональность нашей теории и заставить некоторых принять ее в качестве гипотезы, но… В том-то и беда косвенных улик, с которыми нам приходится иметь дело, – они не могут привести к полному оправданию.

Хью упрямо покачал головой.

– Почему бы и нет? Я помню дела, в которых жюри полностью меняло свое мнение лишь потому, что косвенные улики были представлены драматическим образом. Цинтия, как называлось то дело, о котором мы на днях говорили?

– Ты имеешь в виду дело «новобрачных в ванной»?

– Верно. Ты должен был прочесть об этом в газетах, Квент. По теории обвинения арестованный, Смит, утопил нескольких женщин в ванной во время купания, подняв их за ноги таким образом, что голова оказывалась под водой. Но это была лишь теория – никто не видел, как это происходило на самом деле. Поэтому в зале суда поставили ванну с водой, в которую залезла медсестра в купальном костюме. Полисмен схватил ее за ноги и резко дернул вверх; ее голова ушла под воду и она чуть не утонула на глазах у присяжных. Это и предопределило исход дела. Квентин кивнул.

– Да, понимаю. Но в этом случае обвинению повезло – у них была возможность продемонстрировать способ преступления. У нас такой возможности нет: мы имеем достаточно длинную и сложную теорию, одно изложение которой займет массу времени. Подумай сам – что мы можем продемонстрировать?

– Согласен, – хмуро проворчал Хью. – Мы вряд ли сможем вывезти жюри присяжных на четыре-пять суток в Бродуотер и посадить их на весла на то время, пока мы будем реконструировать преступление.

– Даже если бы они согласились, наши попытки выглядели бы не более убедительно, чем схемы на грифельной доске, – сказал Квентин. – У нас нет ничего, что могло бы поразить воображение. Но в принципе ты абсолютно прав – нас может спасти лишь одна простая, но впечатляющая демонстрация, которая подтвердит правильность нашей теории. Беда в том, что мы не можем ничего придумать.

– У нас осталась еще неделя, – пробормотал Хью.

Вечером того же дня Цинтия и Хью возвратились в город на одном из самых грязных и медленных поездов местной линии. Хью сгорбившись сидел в углу, полностью поглощенный своими мыслями. Цинтия читала окружную газету, которую почтальон принес в коттедж «Лаванда» в середине дня. Под заголовком «Яхтсмен погибает в грязи» следовал подробный отчет о полицейском расследовании в сопровождении отличной фотографии Гая Вильями.

Досадливо поморщившись, Цинтия отложила газету в сторону.

– Никогда больше не буду доверять лицам, – заметила она. – В его чертах нет ничего, что хотя бы отдаленно указывало на порочность.

– Знаю, – мрачно сказал Хью. – Красивый, чистенький, добропорядочный англичанин. Остается надеяться, что присяжные не будут очарованы его внешностью – ведь им придется показать его фотографию.

Он снова погрузился в молчание, пытаясь представить себе, какой эксперимент, доказывающий невиновность Эдварда Лэтимера, можно было бы провести перед публикой. Он поднял глаза лишь однажды – в тот момент, когда поезд проезжал мимо сигнальной будки Сэйбертона, и на его лицо легла легкая тень.

Узловая станция уже давно осталась позади, а они все еще продолжали сидеть в полном молчании. Когда поезд отъезжал от Кауфлита, дверь купе отворилась, и вошел контролер Билл Хопкинс. Узнав пассажиров, он заметно смутился.

– Здравствуйте, мистер Лэтимер, – пробормотал он. – Добрый вечер, мисс.

Кисло улыбнувшись, Хью протянул билеты.

– Привет, Билл. Знаешь, мне кажется, что пора приплачивать пассажирам за дорогу вместо того, чтобы брать деньги за билеты.

Билл ухмыльнулся и пожал плечами.

– Нашему старому коньку немного не хватает пару. Пробив билеты, он опустился на свободное сиденье.

Его взгляд упал на раскрытую газету.

– Паршивое дельце, – буркнул он.

– Жуткое, – неохотно выдавил Хью. Даже сейчас он не мог вспоминать об этом без содрогания.

– По всему похоже, им пора ставить предупредительные знаки на зыбучих отмелях. Гиблое место эта Пай-Ривер!

– Думаю, Вильями знал эту отмель, но в спешке забыл о ней.

Билл Хопкинс присмотрелся к фотографии.

– Красивый парнишка, ничего не скажешь. Такой был жизнерадостный…

Хью с неожиданным интересом взглянул на контролера.

– Ты его знал, Билл?

– Много раз видел его, когда пробивал ему билет. Почетный клиент, можно сказать.

– Он когда-нибудь ездил вдвоем с девушкой? – осторожно спросил Хью.

– Нет, девушек я с ним не видел.

Хью снова уставился в окно. Этого ответа следовало ждать. Вильями определенно ездил по этой линии много раз и задолго до того, как познакомился с Хелен Фэрли.

Внезапно его осенила новая мысль. Он вспомнил, что, оставив лодку на солончаках, Вильями, по его словам, сел на лондонский поезд в Стиплфорде. Ложь, разумеется, но… Несколько мгновений Хью колебался, не желая испытывать судьбу, но потом чувство долга в нем взяло верх над опасениями.

– Как я понял, ты давно не видел его, Билл? – спросил он.

– Отчего же, сэр, – видел, и недавно.

Хью ощутил резкий укол тревоги, но отступать было уже поздно.

– Не помнишь, когда видел его в последний раз? Билл Хопкинс задумчиво почесал затылок.

– По правде говоря, это было в тот день, когда ваш отец попал в заварушку с молодой леди, – наконец сказал он.

Хью начал подниматься, но быстро взял себя в руки.

– Вильями был в поезде в тот день? Ты уверен?

– Конечно, уверен, мистер Лэтимер, и сейчас объясню, почему. Я пробивал его билет в последнем купе по коридору.

Поезд остановился на следующей станции. Контролер встал, коротко кивнул на прощание и пошел дальше по вагонам.

Хью, нахмурившись, обдумывал услышанное. Складки на его лице медленно разглаживались: последняя часть головоломки встала на свое место. Его глаза сияли от волнения.

– Цинтия, – радостно сказал он. – Кажется, я все понял. Неудивительно, что Хелен Фэрли столько раз ездила в Эссекс. Неужели ты не понимаешь – она репетировала.

Сэр Эндрю Фэрби, королевский прокурор, повесил свою черную фетровую шляпу на крючок в купе первого класса. Усевшись рядом с окном, он раскрыл свой чемоданчик с видом человека, чье время расписано по минутам.

Для высокого поста, который он занимал, Фэрби был еще довольно молод. Ему недавно исполнилось пятьдесят лет, но благодаря густым темным волосам, здоровому цвету лица и быстрым, уверенным движениям выглядел он на несколько лет моложе. Обычно, несмотря на множество дел, он держал себя в хорошей физической форме, но этим вечером усталость давала о себе знать. Прошлая неделя в парламенте прошла бурно, и впереди предстояла еще одна утомительная неделя – никакой надежды на отдых.

Слегка насупясь, он начал перелистывать бумаги, время от времени останавливаясь, чтобы сделать пометку на полях.

Дело Лэтимера беспокоило его. Фэрби был не только тщеславным политиком и ревностным стражем закона – он был также совестливым и чувствительным человеком. Несмотря на вроде бы неоспоримые улики, он так и не смог заставить себя окончательно поверить в виновность Эдварда Лэтимера. По крайней мере он не мог понять, как человек в положении Лэтимера мог пойти на такое преступление. Это не укладывалось в рамки здравого рассудка.

В то же время было бы абсурдно, подумал Фэрби, если бы он, обвинитель, с самого начала воспитал в себе предубеждение в пользу подсудимого, ибо, что ни говори, это было предубеждением. Вещественные улики выглядели весьма внушительно. Оставалось несколько слабых мест, незначительных неувязок, которые он как представитель обвинения не мог проигнорировать. Его работа заключалась в том, чтобы изложить суду факты честно и полностью, а не стремиться к обвинительному заключению любой ценой. Однако, несмотря на детали, совокупность улик представлялась ему убедительной, и он не сомневался в решении жюри присяжных.