В лесу шелестел ветер, поскрипывали ветки, где-то тянули тоскливую ноту птицы. Стрекоча, прямо у него из-под ног вспорхнул дрозд. Истеричные птицы, часто думал он, чуть что — и в панику. Но дальше пошел осторожнее.

Лес изменился. Как часто случалось, когда он шел по нему — обычно перед тем, как он видел что-то необычное, что-то принадлежащее Иному Месту, как он его называл. Деревья выглядели старше, хотя не становились выше или толще, и воздух казался другим — свежее и чище. Его обоняние словно бы обретало новую остроту, нос подергивался от кислого запаха перегноя, дикого чеснока и зеленого древесного запаха, который он не взялся бы определить словами, хотя в нем было что-то от аромата недавно скошенной травы, но только несравненно более тонкого. И он замечал оброненные белкой ореховые скорлупки, ободранную кору там, где пировал олень, рассыпающиеся погадки совы.

И вот на мягкой земле отпечаток подушечек широкой лапы. Он выпрямился, но в лесу царила тишина, а до сумерек оставались еще часы и часы, пусть свет был тусклым, напоминавшим о поздней осени. Он взвесил, не выломать ли прямую, как линейка, орешину, но передумал. Перед ним была река, все еще вздутая и белая от пены.

На этот раз он перешел ее по камням, чтобы не замочить ног, и углубился в лес, и шум воды остался позади. Река образовывала здесь широкую подкову, охватывая обширный полумесяц густых деревьев. Если держаться этого направления, он должен был снова выйти к ней, но уже более спокойной, чинно исчезающей под аркой старого моста, где они с Розой ловили рыбу.

Он наткнулся на кострище без всяких поисков, чуть не наступив в золу, прежде чем заметил ее. Среди головешек — кости. Вроде бы ребра — целая горка. Более толстые расколоты, чтобы добраться до костного мозга.

Он внезапно поднял голову. Слишком тихо. Даже не слышно птиц. А впрочем, тут всегда так: птицы словно бы избегают этого места. Ему почудился слабый отголосок шума воды — и все. Ветер замер.

Он потыкал в кострище остатками вертела — в золу и пепел. Еще кости, присыпанные землей, золой и угольками.

Он выбрал уголек побольше и, чуть улыбаясь, начертил широкую черную линию поперек лица, украсил полосками щеки, вычернил нос. Теперь он был дикарем. Что бы сказала тетя Рейчел, если бы увидела его сейчас?

Совсем распустился.

Он покопался глубже. Конец палки задел что-то вроде большого камня, он отшвырнул ее и начал копать руками.

Череп.

Он выковырял его, запустив пальцы в пустые глазницы. Кое-где на черепе оставались обугленные хрящи, и грубые длинные черные волосы, прилипшие к глине, и что-то вроде кожаного лоскутка — остатки уха, заостренного, точно рог.

Зубы заворожили его. Длиннее, чем у Демона, толще у основания. Череп был огромным, тяжелым, страшным. Пламя вычернило его. Он очистил его от золы и остатков шкуры, глядя на него зачарованным взглядом. Череп волка-оборотня. Поверят ли ему теперь? Может, поместят в музей, как меч, который нашел его дед. О нем напечатают в газетах.

Но мысль эта испарилась. Он продолжал смотреть на череп. Как будто еще живой! Так легко вообразить, что эти зубы лязгнут, глазницы запылают, как две свечи. Ему вдруг захотелось снова его закопать.

Ну, нет! Он же пришел за этим. За доказательством. Что-то подлинное из того, что он видел. Нет, он его тут не оставит!

Откуда-то из мрачных недр деревьев донесся долгий далекий вой.

Он сразу вскочил. Волки.

Череп оттягивал его пальцы. Это правда, что вдали слышится шорох бегущих ног? Перестук, неровный ритм? Он напрягся.

Первого волка он увидел в двухстах пятидесяти ярдах за деревьями. На фоне стволов он выглядел до жути черным, точно обугленный труп. Секунду спустя следом за ним показались еще шестеро.

Майкл повернулся и припустил бегом.

До реки было не больше шестидесяти ярдов, хотя ее заслоняли деревья. А они вряд ли будут его преследовать до стен фермы.

Близко. Очень близко.

Позади он услышал какой-то треск, подвывания и рискнул оглянуться. Волки добежали до кострища и обнюхивали кости.

Его ноги летели над опавшими листьями, ежевика и низкие ветки царапали ему лицо, цеплялись за рукава. Где же река?

Бесполезно! Он, наверное, начал кружить. Майкл остановился, тяжело дыша. Тишину нарушало только глухое рычание у него за спиной.

Звуков реки слышно не было.

Его охватило смятение. Он знал этот лес как свои пять пальцев, что-зимой, что летом. Он не мог заблудиться, река должна быть слышна, так как в это время года она становится полноводной и быстрой, и шум ее разносится по самым дальним уголкам леса.

У него за спиной фыркнула лошадь, и волки залаяли, точно свора гончих. Он стремительно обернулся и увидел за деревьями новую огромную фигуру. Человек, черный как смола, на черном коне. Лицо его закрывал капюшон, и он был закутан во что-то вроде широкого рваного плаща. Даже руки у него были обмотаны, точно у прокаженного. В одной он держал хлыст и, мелькая между стволами, науськивал волков.

«Сам Дьявол, — подумал Майкл. — И он хочет поймать меня».

Майкл снова побежал, сам не зная куда, втягивая воздух со всхлипами. Рука заныла от тяжести черепа, но он не собирался его бросать.

Уголком правого глаза он видел темные тени, за спиной четко стучали копыта.

Из глаз у него брызнули слезы, спина стала липкой от пота. Его башмаки казались тяжелыми, как гири.

Он споткнулся, растянулся на земле и перекатился на бок. Череп взлетел в воздух и стукнул его по голове. В глазах у него на секунду помутилось, но он, пошатываясь, поднялся на ноги, борясь с головокружением.

На него с рыканием кинулось что-то, разинув черную пасть. Он изо всей мочи взмахнул черепом, услышал, как кость ударилась о зубы волка, ушибив его пальцы. Губа зверя лопнула, и он взвизгнул. Майкл еще раз ударил его по морде и побежал. Весь лес словно гремел рявканьем стаи, идущей по следу. В рявканье вплетался стук копыт, почему-то даже еще более страшный, настигающий, неумолимый.

Лес был ему незнаком — чужой, неизвестный, куда обширнее любого в его собственном мире. Значит, он проник в Иное Место. Он погиб. Рыдания грозили разорвать ему грудь, задушить.

И тут он увидел Розу — совсем ясно. Она стояла перед непроходимой чащобой, где ежевика переплеталась с орешником. Она махала ему, настоятельно, тревожно. Он чуть не засмеялся от облегчения.

— Я знал, что ты вернешься, — прохрипел он, устремляясь к ней на неверных ногах.

Это была не Роза. Он успел только взглянуть на нее, и она ускользнула в глубину чащи, все еще маня его за собой, но он был теперь совершенно уверен, что это не она. Эта девушка была выше, худощавее, с более темными глазами, и на ней был белый балахон без рукавов, открывавший шею.

Он вломился в орешник и стал пробираться через него, цепляясь черепом за ветки.

— Подожди!

Позади него волки завыли от злобы и разочарования. Он поперхнулся безумным смехом, который оцарапал ему горло, как горячий песок, обдирая и обжигая легкие.

— Где ты?..

…И свалился с крутого обрывчика, покатился вниз, выронив череп из уставшей руки. С плеском он упал в ледяную воду реки и погрузился в нее с головой, забил руками и ногами и всплыл. Ледяная вода была глубокой. Он закричал, пытаясь восстановить дыхание, поплыл к берегу и остановился. Череп лежал где-то на дне.

Майкл нырнул. После исчезновения Розы он научился плавать. Сам. Его пальцы шарили в иле, переворачивали камни, один задел молнию рыбешки. Потом он почувствовал твердость черепа.

И всплыл, отчаянно глотая воздух. Башмаки тянули его на дно. Он доплыл до противоположного берега, выбрался из воды, как старик, дряхлый старик, и растянулся, прижимаясь щекой к траве, ожидая, чтобы его сердце перестало колотиться так отчаянно.

— Господи!

Он лежал на левом берегу речушки, и в десяти ярдах от него зияла арка моста, точно темный и пустой коридор.

— Матерь Божья! Майкл, что это такое? Так меня напугать!