Сухая улыбка изогнула ее губы.

Я же говорил тебе, я не представлял, какой он. Что сделает со мной. Черт, Котт. Я же думал, это будет волшебной сказкой с рыцарями и замками.

— Но ведь это так.

— Но они другие, чем мне воображалось. Как я могу остаться тут? Ты же видела Всадника на опушке леса. Он не оставит меня в покое. А возможно, и тебя.

— Ничего, как-нибудь.

— Вирим тебе не помогут, Котт. Меркади и его народ с самого начала были на стороне Всадника. Вот почему они дали нам вирогонь. Чтобы он уподобил нас им — превратил во что-то, чем Всадник мог бы управлять.

— Он спас нам жизнь! — возразила она, и ее лицо оживилось.

— Случайно. Мы обратили силу леса против неге же.

— Майкл, — голос ее был полон презрения, — ты понятия не имеешь о том, о чем говоришь.

— Неужели? У меня было время подумать хорошенько. Ты сама чуть не стала такой, как они. И даже я чувствовал, что могу превратиться… Если бы не брат Неньян…

— Поп, который намеревался схватиться с Всадником в его собственном замке, и бросил бы вызов всему Дикому Лесу, если бы мог, — сказала она пренебрежительно.

— Да. Этого он и хотел, а в нас видел средство для достижения своей цели. Но он помог мне сохранить рассудок, Котт, не то я пил бы черную воду, и глаза мне заполнил бы зеленый огонь — как твои. И я уже чувствовал его!

— Но истина, справедливость и бог, которому ты подчиняешься, победили?

Его ошеломила враждебность в ее голосе, но он продолжал:

— Пусть так. Древесные волки напали на нас, потому что мы уже почти добрались до замка, а я не изменился. Всадник потерпел неудачу и решил уничтожить нас. Он не подумал, что вирогонь — обоюдоострое оружие.

Она промолчала. На ее лице застыла маска бессильного гнева и горя.

— Мы больше не можем оставаться здесь, Котт, — сказал он ласково, посылая слова через костер точно стрелы. — Я люблю тебя, девочка. Прошу, пойдем со мной.

В глазах у нее появился блеск, словно свет костра проник в них и клубился в их глубине.

— Мы проделали вместе долгий путь, ты и я, — сказала она. — Однако мы вернулись туда, откуда начали его. Словно его и не было вовсе. Только сон.

Может, это и был сон, подумал он. Сон о деревьях и темных зверях, и разных других непонятностях. Говорить он не мог. Будто костер был зияющей бездной, а Котт на другой стороне, вовеки недосягаемая.

— Ах, Майкл… — сказала она, и ее голос надломился.

Они вскочили одновременно, шагнули навстречу друг другу и обнялись. Он ощутил под ладонями ее кости, тепло ее тонкого тела, поцеловал атласную кожу под ухом.

— Я не могу, — прошептала она. — Я там чужая. Мои кости должны тлеть здесь.

«Ты принесешь мне смерть», — сказала она когда-то. Он вспомнил эти слова и почувствовал себя беспомощным ребенком, каким был так недавно. Счастливого конца не существует ни для нее, ни для него. Этот мир устроен иначе.

Они в последний раз слились друг с другом у костра, а над ними стонал холодный ветер, проносясь по холмам без единого дерева. Когда они наконец заснули, небо затянули темные тучи, скрыв звезды, и во мраке пошел снег, целуя их лица и одевая саваном твердую землю.

В последние темные минуты перед зарей он вошел в воду, уже затягивавшуюся льдом у берегов. Он вскрикнул, ощутив ее студеную хватку, и уцепился за гриву Мечты, которая плыла против медлительного течения к черной пасти пещеры, к миру, который ждал по ту ее сторону. Он возвращался домой, в детство, в край, где родился, но часть его осталась с темноволосой девушкой, которая смотрела ему вслед с заснеженного берега. Ему казалось, что он избит, истекает кровью, разорван пополам, и, когда над ним сомкнулся темный свод, он плакал, как ребенок, и его слезы смешивались с ледяной водой реки.

Котт стояла и смотрела еще долго после того, как он скрылся из виду, и ее тело все больше немело от холода. А когда она наконец повернулась к остывшей золе костра, то без всякого удивления увидела Всадника. Из ноздрей его коня в морозный воздух поднимались облачка пара. Всадник протянул ей руку, и у нее уже не оставалось воли бежать.

На другой стороне Майклу в лицо ударил сильный ветер, взъерошил его волосы, загремел черными ветками деревьев, нависающими над водой. Мечта выбралась из ледяной воды на берег и встряхнулась. Майкл медленно последовал за ней. Одежда висела на нем, как на вешалке, мешая движениям. Он испытывал дикую слабость и совсем замерз. Он лежал на берегу в серой лужице речной воды, а быстрое течение дергало его ступни. У него першило в горле от слез. Она не последовала за ним. Он потерял ее.

Занималась заря. Речную низину заполнял шум бегущей воды, небо за деревьями было огромным и пустым, а на востоке по нему все выше разливался свет. Майкл заставлял себя думать, вспоминать, как все было, когда он оставил этот край давным-давно, но его сознание оцепенело, как и онемевшее тело. Он сбросил вонючую меховую одежду — теперь она была ему не по росту — и обнаружил, что ножны пусты. Ульфберт лежит на дне реки. Вспомнив историю своей семьи, он осознал, что лежать мечу там недолго.

Его сотрясала дрожь от холода и рыданий, и несколько секунд он простоял на коленях, ушедших в разбухшую землю берега, уткнув лицо в ладони. Он ощущал гибкую свежесть своего тела, уменьшение мускулатуры. Вновь он стал худеньким тринадцатилетним подростком с глазами старика. Подбородок под ладонью оказался пугающе гладким и нежным. Как у Котт. И нигде ни единого шрама.

«Я чистая дощечка», — подумал он.

Нет, не совсем. У него остались эти воспоминания. И он знал, что не потеряет их никогда, даже если бы захотел.

Первые дни в Ином Месте, скачка по огромным пустынным просторам, где воздух прозрачен, как родниковая вода.

Костер в шепчущемся лесу, лицо Котт в дюйме от его лица, ее тело прижимается к его телу.

Охота в Диком Лесу с Рингбоном, поднимается туман среди деревьев, и рога застывшего в неподвижности оленя кажутся на его фоне черными ветками.

И то, другое, — тоже.

Глаза волка-оборотня, обжигающие его, словно налитые злобой раскаленные угли.

Всадник, ждущий среди темных деревьев, а вокруг его головы вьются вороны.

Лицо брата Неньяна в минуту смерти.

Сон ли, кошмар ли — он никогда не забудет. Все это выжжено в его мозгу.

— Котт! — прошептал он, и снова его пробрала холодная дрожь.

Мечта потыкалась в него мордой, и он, шатаясь, поднялся на ноги. Надо еще многое сделать.

Он вывел кобылку из низины, и шум воды замер. Его босые ноги ступали по росистой траве. Он остановился и обвел взглядом тихие луга, темный лес. По ближнему лугу бродили коровы, они смотрели на него, продолжая пережевывать жвачку. Птичий хор уже приветствовал зарю.

Ветер нес слабый привкус дыма и металла. Он забыл, насколько тут все другое.

Майкл звякнул калиткой и ввел послушную кобылку во двор, а там и в устланную соломой конюшню, где сразу расседлал. Она выглядела ничуть не хуже прежнего — такая же сытая и ухоженная, как в то утро, когда он поскакал на ней за Котт. Но седло было исцарапано и во вмятинах, от седельных сумок из сыромятной кожи исходила кислая вонь. А у дробовика заржавел ствол. Он отчистил седло и сбрую, как сумел, сумки засунул за мешки с зерном и похлопал Феликса по крутому боку, когда тяжеловоз обнюхал его. Потом проковылял через двор, поеживаясь от холодного ветра. Впрочем, ветер затихал, и день, когда солнце поднимется из-за восточных холмов, будет ясным и погожим.

Он проскользнул в дом, звякнув щеколдой задней двери. В кухне парила тишина, от плиты падали багровые отблески, а часы неумолчно тикали, разговаривая сами с собой. Дом казался крохотным, давящим, и на секунду Майклу стало клаустрофобически душно. Наверху кто-то двигался. Его родные просыпались.

Он поднялся по лестнице беззвучно, как боязливый зверек. Притворил дверь своей комнаты и услышал топот ног на лестничной площадке. Дед, бабушка, дядя Шон, тетя Рейчел. Все тут.