— Каша получилась бы жуткая, — заметил Майкл.
— М-м-м… — Муллан задумался. — То-то и оно. Хотя бы несколько дробин должны были в него угодить, и ни капли крови на земле. Словно они сквозь него пролетели, как сквозь воздух… Майк, ты меня как-то давно спросил про собак, которые околачивались возле овец или в лесу. Значит, ты что-то необычное видел, а?
Майкл чуть не засмеялся. «С чего мне начать?» — подумал он. Но нет, слишком далеко все зашло. Было время, когда он бы рассказал Муллану. Но теперь уже поздно. В этом как-то замешана Роза, а он не собирался связывать ее имя с чем бы то ни было, хотя с Мулланом было бы легче — он же протестант и не родственник.
— Ничего я не видел, — ответил он коротко.
— А череп, который ты выкопал? Твоя бабушка говорила, что он был просто огромный.
— Собачий череп, и только. Может, собаки с фермы, которую закопали у реки, — он подумал, а что, если он сказал почти правду, и по спине у него пробежала холодная дрожь.
— Так-так, — Муллан словно был сбит с толку. На секунду он оскалил зубы, сжимавшие трубку. — Я потому спросил, что не идет это теперь у меня из головы. Что-то в лесу пугает овец. Они держатся у южного конца луга в низине и выщипали там всю траву до корней. А ближе к деревьям есть что пощипать, но они туда не идут. Твой дед понять не может, в чем дело. Мы с ним подумываем, не посидеть ли в лесу ночку-другую, глядишь, и разделаемся с тем, что там бродит.
— Нет, не надо! — вырвалось у Майкла против его воли.
— Почему, Майк? Скажи мне, почему. Ты что-то знаешь, это ясно.
— Нет! Ничего я не знаю. Может, лучше капканы поставить, чем сидеть там всю ночь?
— Тут ты прав, — сказал Муллан. — Только потребуются чертовски большие капканы, чтобы поймать собаку, которая забралась во двор ту ночь. Если это была собака.
Майкл быстро взглянул на него, но глаза старика были сощурены, мысли блуждали где-то далеко.
Перед ним открылось длинное пустое пространство сверкающего песка. Трубка Муллана исчезла у него в кармане. Он ударил кобылку по ребрам и беззвучно крикнул. И Мечта тотчас рванулась вперед, как гнедая ракета, взметывая фонтаны песка позади себя. Старик пригнулся к ее шее и окликнул Майкла, который трясся на спине Феликса. Мерин перешел на рысцу, а потом на размашистую рысь, раскачиваясь и накреняясь, как корабль в бурю. Феликс бежал все быстрее, и в ушах Майкла свистел ветер, а живой джаггернаут под ним раскидывал песок. Он повернул коня на более твердый песок у воды, и она забрызгала под копытами Феликса. Впереди Мечта была в море по пузо и пронзительно ржала, — морская кобылка! — а Муллан вопил, точно мальчишка. Они понеслись галопом по набегающим волнам, оставляя пенный след.
Они выехали из реки в тучах брызг, и гнедая начала подниматься по крутому откосу. Земля выровнялась, а потом открылся пологий склон, заросший лесом, протянувшийся на мили и мили в золотистой дымке предвечернего солнца. Прямо перед ними лежала поляна в ширину не более ста ярдов, голубой древесный дым поднимался над убогими кровлями хижин, ютящихся среди деревьев. Колокольный звон нарушил тишину, и фигуры в бурых одеяниях повернулись посмотреть на пришельцев.
Майкл соскользнул с измученной лошади, Котт, позевывая, продолжала держаться за седло. Рингбон и его люди выскальзывали из речной долины, бесшумно, как полевки, агатовые глаза лисьих масок поблескивали на солнце. Они нервно поигрывали копьеметалками. На раскрашенных, грязных лицах глаза казались вытаращенными и белыми.
Рингбон положил руку на плечо Майкла и посмотрел на него вопросительно, осведомляясь на лесном наречии, безопасно ли здесь. Три его спутника отстали, что-то бормоча. Христианский колокол и люди в балахонах. Да, конечно, приют братьев.
Майкл кивнул, ободряюще жестикулируя. Нестерпимо, как знание языка оставляет его при приближении к опушке. Рингбон тоже ощущал беспомощную досаду. Они разделяли столько опасностей и всего прочего — и больше уже не могли говорить на одном языке и вынуждены махать руками, точно полоумные. Но Котт с раздражением заговорила с лисьими людьми на их языке. Майкл сердито посмотрел на нее.
— Что ты им сказала?
— Что они могут устроиться на ночлег у реки возле опушки, если хотят, и достаться на ужин волкам или же вместе с нами искать убежища на освященной земле.
Майкл невнятно буркнул. Вид у лисьих людей был угрюмый и подавленный. Рингбон неуверенно трогал свой нашейный талисман из старой кости.
— Будь я проклята, если лягу сегодня спать под деревом, — сказала Котт и ударила кобылу каблуками, направляя ее навстречу трем приближающимся фигурам в одеяниях, почти метущих землю. Старики с лысинами на макушке, с длинными бородами. Солнце светило им в спины, и лица их было трудно разглядеть. С их поясов свисали кресты из необструганных веток. Майкл уставился на Котт. Она ненавидела братьев. Всегда ненавидела. Даже Неньяну не доверяла, но готова была воспользоваться их гостеприимством теперь, когда лесной народ ее отверг. Она вызывала у него какой-то странный стыд.
— Pax vobiscum.[2]
Лисьи люди попятились, услышав звуки тайного языка — церковного языка колдунов. Майкл пожал плечами и присоединился к Котт.
— Et cum spiritu tuo,[3] — пробормотал он. Этому научил его священник в Волчьем Краю. Давным-давно. Слова кремнями сорвались с его языка, но братья улыбнулись все как один, и лица их одинаково благодушно сморщились.
— Христианская пара, хоть и в странном обществе! И вы проделали долгий путь. Войдите же в Приют и подкрепитесь.
Майкл оглянулся, но Рингбон и его люди уже исчезли. Назад в деревья, проклятые дурни. Но винить их он не мог. Братья и их рыцари чинили в лесу немало насилия. Он было подумал, не вернуться ли и ему в чащу деревьев. Как-никак Рингбон его друг. Однако звери гнались за ним и Котт. Вернуться было бы безумием. Он выругался про себя, и подумал, что, может быть, близость Приюта оградит их от ночных зол. Потом он вздохнул и опустился на колени перед самым высоким из лесных братьев, тем, который заговорил с ними, и почувствовал, как его головы коснулась ладонь, легкая, как сухой лист.
— In nomine Patri…[4]
Во всяком случае эту ночь они проведут спокойно.
Община состояла из круга крытых дерном хижин, сгрудившихся на опушке. Только часовня была построена солидно — бревенчатые стены, щели замазаны глиной. Остальные обошлись стенами, плетенными из прутьев, обмазанных глиной с соломой, торфом и березовой корой, и дерновыми крышами. В воздухе пряно пахло лекарственными и съедобными травами, виднелись ровные ряды капусты и плодовый сад с ульями, не окруженными пчелами в это время года. Майкл почуял сильный запах брожения. Конечно, сидр, мутный и крепкий. Вина тут нет. Кровь Христова из сока и мякоти яблок, тело Его из ячменной лепешки.
— Мяса мы тут не едим, — сказал один из них. Но до чего хороши были свежие овощи и яблоки, хлеб, который можно рвать руками, масло и пахта. Где-то за деревьями у них должно быть пастбище. А часовня возносит свою квадратную башенку над лесом, крест осеняет каждый уголок, и можно не опасаться волков. На мгновение Майкл позавидовал вере братьев и вспомнил, как мальчиком дома ходил к мессе, вспомнил пряный запах ладана, приводивший ему на ум Византию, красноватое мерцание лампад. Детство.
Раненая рука подергивалась, чесалась. Воняла. Пластырь Рингбона был малоприятен, но целителен. Он сознавал, какой он вонючий. И Котт не лучше, если на то пошло. От них исходил запах леса, их собственного истомленного тела, лошади и дождя. Братья были такими чистенькими! Вот бы принять ванну… Все-таки не во всем дикарь, подумал он с улыбкой.
Они ели, ели и не могли насытиться. В низкую трапезную входили новые братья, благословляли их и садились за стол. Почти одни старики. У некоторых лица даже покрывал узор шрамов. Метки племен, дикарская татуировка. К Богу приходят всякие, подумал он. Устать от жизни в глухих лесах, прийти сюда в поисках покоя — это можно понять. Но без женщин. Грустно, грустно. Он заметил, что они отводят глаза от Котт, а ее это как будто забавляет, и, как мог незаметнее, снял ее проказливую руку со своего колена под столом.
