Потом дождь перестал, и он опять сдвинул ее, чтобы дать отдохнуть рукам. Котт сразу проснулась. Зрачки в открывшихся глазах были расширены, и в сумраке глаза казались совсем черными. В очаге, дымясь, дотлевала одна головня. Под прикрытием дождя на них надвинулась ночь.

Котт, вся дрожа, села, ее волосы слиплись в мокрые крысиные хвосты. Сырость пробралась и до затекшего тела Майкла. Она проспала в его объятиях не меньше часа. Поскрипывая суставами, он выбрался из шалаша и потянулся. С веток на его лицо сыпались капли. Огонь совсем погас. Надо возвращаться домой.

Котт сидела, обхватив колени руками, натянув одеяло на плечи, и смотрела на него.

— Что с тобой? — спросил он.

— Ничего… Ну, я замерзла, если хочешь знать.

— Так надевала бы приличную одежду.

— Приличную, он говорит! — она осторожно потерла ссадины на локтях. — Тебе-то хорошо!

— Ты о чем?

— Неважно. Разведи огонь. Не мое это время года! Холодные дожди, листья осыпаются, ночи длиной в день. Нет-нет.

Майкл занялся очагом, стараясь понять, о чем она говорит. Внезапно она стала сердитой, ворчливой. Ну да согреется и повеселеет, решил он.

На их лицах заиграли желтые отблески огня. Балахон Котт остался таким же мокрым, и Майкл не знал, хватит ли у него духа посоветовать, чтобы она его сняла и подсушила.

Хрипловатый смешок, перешедший в хихиканье. Она обнаружила его копье.

— Могучим же ты станешь охотником с таким оружием! — поворотом кисти она сдернула каменный наконечник с древка.

— Э-эй! — его охватило возмущение. Он попытался выхватить у нее наконечник, но она вывернулась, как угорь, и швырнула камень куда-то в темноту. Он опрокинул ее на сырую землю, навалился на нее всем весом, не отдавая себе отчета в том, что делает, но прежде чем он разобрался, ее узкий кулачок шмякнул его по носу, и из глаз у него посыпались искры. Он перекатился на сторону, хватаясь за лицо, а ее смех звенел в ночном воздухе.

— Чересчур торопишься, Майкл!

— Ты… чертовка, — пробурчал он, а по его верхней губе ползли струйки крови. Он стер их, вымазав тыльную сторону ладони.

Котт мгновенно оказалась рядом с ним, ее колени погрузились в размокшую глину. Она пощупала кончиками пальцев его расквашенный нос.

— Прости. Я не хотела.

— Да ладно.

Она притянула его к себе.

— Я никогда не причиню тебе зла, Майкл.

Отразился ли в ее глазах огонь, или в них зажегся свет, желтый, как свет свечи?

Она слизнула кровь с его губы, точно кошка, лакающая молоко, и он ощутил вкус этой крови, когда ее язык скользнул к нему в рот. И опять то же напряжение, тот же разгорающийся жар у него под животом. Ее пальцы погладили его там, и он вздрогнул, задохнулся.

— Кто ты? — прошептал он.

Его голос замер у нее во рту. Они лежали возле потрескивающего огня, и она вздернула балахон выше пояса. Он увидел черную курчавость между ее ног, густую, как мех, и расстегнул брюки. Холод воздуха и жар огня на его обнаженной коже. Он лежал на ней, а она направляла его, тихо шептала ему что-то, словно он был конем, которого требовалось успокоить. И он там, в ней.

— Господи!

Он нажимал, толкал, подчинившись чему-то новому в себе. Ее пальцы когтями впивались ему в плечи, и он услышал, как она застонала, когда он вдавил ее ягодицы в холодную землю. Ветер гудел в древесных вершинах по-особому, точно море в раковине: бешеная гонка его бурлящей крови. А затем его словно свела судорога, он вскрикнул в ее плечо, почувствовал ее ладонь у себя на затылке.

Он был в лесу, внутри леса, вплетен в ткани деревьев. И лес был внутри него, корни леса — сеть его артерий. На миг ему почудилось, будто он знает, что такое Иное Место, где оно скрыто.

Но все исчезало. Его локти глубоко ушли в глину, лицо прижималось к ключице Котт. Он выскользнул из нее, дряблый, истощившийся. Внизу было мокро, скользко, словно от растаявшего масла.

— Мой! — пробормотала Котт.

— Что?

Внезапно улыбнувшиеся губы были в дюйме от его собственных. Она чмокнула его в нос, ее колени стиснули его бока.

— Весь мой.

Блуд, подумал он. Вот, что это было. От библейского слова его пробрала дрожь. Он встал, стыдясь обмазавшей его слизи, и торопливо натянул брюки. Котт одернула балахон.

«Я … фею», — вдруг понял он. Жуткое запретное слово вползло в его сознание, как змея. Это смертный грех? Ему на миг представилась исповедь — что скажет об этом священник в своей темной будочке? Что он сказал Розе, когда она призналась ему?

— У тебя будет ребенок? — спросил он Котт. Она спокойно помешивала головни.

— А ты этого хочешь? — ее это словно позабавило.

— То, что мы сделали. Так зачинаются дети. Я знаю.

Она рассмеялась.

— Ты слишком много тревожишься, Майкл. Сядь.

Он послушался. К ее спине налип лесной мусор. Он счистил листья, и его ладонь осталась там, радуясь тугим мышцам под балахоном. Темные волосы полуночным каскадом ниспадали с одного плеча, и в них тоже запутались листья, веточки, кусочки коры.

— Ты сказала «мой». Что это значит? Что я твой?

— А я твоя, — ответила она, не отводя взгляда от огня. — Мы принадлежим друг другу.

Он растерянно отнял руку. Ему нужно было помочиться, но при ней он не мог.

— Послушай, Майкл! — она словно ожила, повернулась лицом к нему и взяла его руки в свои. — Не хотел бы ты отправиться куда-то? В неведомые места, каких ты никогда не видел? Куда-то далеко-далеко?

— Волки… — неуверенно сказал он.

— Не только волки. Там есть много другого. Замки и соборы, города и корабли, плавающие по морям. Это целый мир, Майкл.

Он вспомнил то, что видел всего мгновение, — долину Ванна с единственным огоньком во мраке.

Волки-оборотни и первозданная глушь.

Сон или кошмар? Он не знал. Но это-то была явь — девушка и то, что произошло между ними. Она была такой же подлинной, как земля, и лес, и камень. Такая же из плоти и крови, как и он. Хотя только он мог ее видеть.

— Не знаю — час был поздний. Бабушка, наверное, беспокоится. Сколько времени он уже здесь?

— Ты думаешь это сказка, Майкл. Но это не так. Все это тут, все. Я тебе могу многое показать, — ее рука погладила его по животу.

— Я… я не знаю. Уже поздно. Мне надо идти.

— Они будут беспокоиться. Ты уже это говорил.

Он почему-то почувствовал себя виноватым.

— Тебе еще холодно?

— Ты меня согрел.

В свете огня его лицо стало багровым.

— Пойдем со мной, — сказала она. — Останься со мной.

Он встал, поднял дробовик и ягдташ. Ему не терпелось помочиться.

— Не могу. Не могу, Котт, — на мгновение ему представилось, как они вдвоем едут по залитой солнцем дороге, а на горизонте развиваются знамена замка. Рыцарь и его дама, как в романах.

Лес был безмолвным и темным, с листьев капали капли. Его одежда была вся выпачкана в глине. Он чувствовал себя глупо, голова налилась свинцом. Глаза Котт были точно два темных провала на ее лице. Ему захотелось сделать это еще раз, и его охватил стыд.

— Я люблю тебя, Майкл.

Его сердце заколотилось, и он невольно улыбнулся. И она ответила своей широкой улыбкой, а потом тоже встала. Балахон покрылся светло-темным узором — белая ткань и черная земля. И еще кровь. Он увидел пятно, похожее на раздавленную землянику вверху ее ног. Он поранил ее?

Она обняла его, словно он был ребенком, — как Роза в грозовые ночи. Глаза их оказались на одном уровне. «Я вырос», — подумал он. Уже не ребенок. Так, значит, мужчина?

— Я не пойду с тобой, — сказал он, а она затолкнула его в шалаш. Ее ловкие пальцы уже расстегивали пуговицы.

— Я знаю.

Желание помочиться исчезло. Он увидел, как балахон соскользнул на землю вокруг нее, точно бледная вода. И она уже была с ним, на нем, под ним, ее запах обволакивал его, а он дивился, каким это было чудом — прикасаться к запретным местам.

— Мой, — еле слышно шепнула она, когда он слился с ней. — Весь мой.

Они не заметили, как погас огонь, и не увидели, как зашла луна.